Дисней
“Творчество этого мастера есть the greatest contribution of the American people to art – величайший вклад американцев в мировую культуру. Десятки и десятки газетных вырезок, варьирующих это положение на разный лад, сыплются на удивленного мастера.
Все они из разных высказываний, в разной обстановке, разным газетам, через разных журналистов. И все принадлежат одному и тому <же> человеку. Русскому кинематографисту, только что высадившемуся на североамериканский материк. Впрочем, подобные вести опережали его еще из Англии. Там он впервые и в первый же день вступления на британскую почву жадно бросился смотреть произведения того, кого он так горячо расхваливает во всех интервью. Так, задолго до личной встречи, устанавливаются дружественные отношения между хвалимым и хвалящим. Между русским и американцем. Короче – между Диснеем и мною”.
Приступая к статье об Уолте Диснее, СМ. Эйзенштейн менее всего стремился «живописать литературный портрет» знаменитого мультипликатора, хотя был знаком с ним лично, или «очерчивать творческий путь», хотя следил за всеми новинками его студии. Фильмы Диснея стали для Эйзенштейна лишь поводом к рассмотрению только одной проблемы. Зато, по его убеждению, повод был самый убедительный, а проблема полагалась им центральной в теории и практике искусства вообще. Эйзенштейн называл ее «грундпроблемой» (от немецкого Grundproblem) – проблемой не только основной, но и базисной, основополагающей, почвенной.