Неудачник

Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами. Кто такие? Уроды. Зрители. Слушатели. Как обычно. Ну что с ними поделаешь! Какое время, такие и песни. Конкурс, значить. Турнир. Бесштанная компания с нестроящими завывальниками, тянущими звуки жильными струнами… Тоже, понимаете ли, менестрели. Блин. А дальше было такое позорище, о котором не то что вспоминать просто подумать было невыносимо стыдно. Еще не оклемавшись толком, Сергей снова угодил в кабак — где-то на Петроградской, дорогой, мажорский — и он сидел на эстраде, нянча на колене ярко-красный «страт» и совершенно не представляя, какие звуки из него извлекать. Из зала смотрели те же хари, даже чавкали и сыто сопели почти так же. Вот и один такой, покачиваясь и распространяя кондовый выхлоп, заплетающимся языком прошипел: — Слышь, командир, для Петрухи сделай… Друган с зоны снялся, давай эти, белые, как их, розы… — и швырнул под ноги комок десяток. — Белые розы, говоришь, — сказал Сергей… Хрена тебе лысого, а не белые розы, вот увидишь. Он махнул назад, ребятам — мол, работаю один. Потом в зал глянул еще раз… Ha другана Петруху посмотрел особенно внимательно. — Специально для Пети, вернувшегося к нам из далекого Магадана, песня! Пою без ансамбля. Сам, бля. Один, бля. И спел.