Пробел

Стена, перед которой текла моя жизнь, была мне бесконечно знакома. Из года в год поставляя точку опоры мечтаниям и грезам, она, в разреженности окрестных вещей, стала такой близкой, что в некотором смысле сделалась моей частью, то есть сама по себе, просто в силу постоянного пребывания тем, чем и была, настолько вросла в повседневную декорацию, в которой разворачивалась моя жизнь, что я уже не отличал ее от цвета времени и монотонности чувств и мыслей. Да, конечно, перемещался я очень мало и не только по возможности избегал выходить из дому, но и внутри своего крохотного жилища, не имея особых причин двигаться, чаще всего пребывал в безмятежной и сладковатой — той безвкусной сладостью слюны, что в совершенстве подходила моему глубинному обиходу, — неподвижности, отведенной чтению очень толстых и очень скучных книг, полная неспособность которых подстегнуть дух способствовала скатыванию к бесформенным мечтаниям, лишенным направляющей страсти и наделенным тяжестью моего тела, плотностью его плоти и сладким теплом дыхания... Я мог пребывать в таком состоянии на протяжении минут, которые на шкале повседневной рутины сходили за бесконечные. Стена, прямо передо мной (но точно также и во мне), предлагала свое непоколебимое присутствие, всегда одно и то же, безмятежное и успокоительное. Когда наваливалась скука, взгляд норовил ускользнуть от заунывности чтения и бродил по гризайли — тоже, так сказать, бесконечной — стены, под прикрытием которой текла моя жизнь.