Зов

— Але-а!.. Але, душа моя!.. Але-е-е!..

Старик, опираясь на палку, кричал протяжно и певуче. Овцы разбрелись по горному склону, а Зоро... а старый Зоро и не пастух вовсе, в селе вообще пастуха нет, стадо по очереди пасут, ну и настал черед Зоро. А Зоро, крупнотелый, густоволосый, опирается привычно на палку и зовет:

— Але-а!.. Але, душа моя!.. Але-е-е!..

Так вот с самой зари кличет...

Эх, когда ж это было — весна, утро синее, мягкое, и весь мир синью отливает. И в синей дымке чело Марута-горы. И синее небо выплеснулось в ущелья и растеклось по ним. И на теснины оседает синеватый дух прилепившихся к ним сел. И синь ущелья закипает от неуемного бега реки Талворик... Ягнята и козлята, что стелются у подножия Марута-горы, изумленно знакомятся с весной и с белым светом. Молодняк и мордой, и языком, и настороженным взглядом ощупывает камни и кудрявый мох на камнях, принюхивается к запахам земли, остерегаясь подвоха — пырея и сухих колючек, а воробей вспорхнет — молодняк шарахается. Мохнатые детеныши знакомятся с весной и белым светом, а Зоро — мальчонка лет десяти-одиннадцати в портках из козьей шерсти да в обувке из козьей шерсти, стоит тот Зоро на голубой скале и с силой раскручивает привязанный к веревке камень — жж-жж-жж! — чтоб запустить его подальше в ущелье. Камень со свистом пролетает над головами девчат — те возятся на огороде — и низвергается в ущелье. Это как раз самое интересное: камень со свистом долетает до ущелья, а над ущельем вдруг слабеет и плюх вниз, как подбитая ворона.