10 лет в золотой клетке - страница 17

В третьем случае, о котором я хотел бы рассказать, хороший русский человек проявил себя не только на словах, но и замечательным поступком.

Каждая немецкая семья ежемесячно могла отправить посылку с продуктами питания родственникам или знакомым в Германию. Посылки доставлялись в Берлин работниками НКВД или МВД, а оттуда переправлялись дальше, также и в Западную Германию. У меня в группе был австриец, доктор Барони. Посылки, которые были адресованы его отцу в Вену, не могли быть отправлены, поскольку СССР с Австрией имел какие-то соглашения, которые запрещали непосредственную отправку при помощи аппарата НКВД. Я очень старался добиться отправки, но все было безуспешно. Посылки доктора Барони были сложены одна на другую в квартире офицера НКВД, ответственного за отправку. Я помню его фамилию совершенно точно, но назову его здесь «Иванов». Однажды мои «агенты» мне сообщили, что гора посылок в квартире Иванова исчезла. У меня закралось подозрение. Так как я считался шефом Иванова, я вызвал его и строго спросил: «Где посылкидок- тора Барони?» Иванов переступал с одной ноги на другую и повторял одно и то же, кажущееся бессмысленным, предложение: «Да, где же посылки доктора Барони?» Наконец, он успокоился и ответил: «Я Вам скажу, где они, но, если Вы не сохраните это в секрете, я получу, по крайней мере, 10 лет лишения свободы из-за злоупотребления служебным положением. Как у советского офицера, у меня есть право лично отправлять посылки в Вену, и я использую эту возможность. Старик (отец Барони) не должен голодать».

До возвращения в Германию я сам ничего не рассказывал моей жене. Два раза еще отправка посылок осуществлялась таким же способом, но теперь у же с моей помощью: я стоял у входа в почтамт и следил за тем, чтобы никто из знающих нас русских или немцев что-либо не заметил. Позднее был найден легальный путь для отправки посылок.

В Сунгуле на Урале (1950—1952)

В 1950 году наша работа в Электростали была завершена. Производство рановых тепловыделяющих элементов шло гладко и участия нас, немцев, больше не требовалось. Но для возвращенияв Германию время еще не наступило. Некоторые действия с моей стороны в этом направлении оставались безуспешными. Таким образом, встал вопрос о дальнейшем использовании -емеикой группы. Министр по атомной энергетике Завенягин предложил мне взять на себя научное руководство в крупном новом институте в Сунгуле на Урале, это было связано с обработкой, влиянием и использованием получаемых в реакторах радиоактивных изотопов (продуктов деления). При этом возникали радиобиологические, дозиметрические, радиохимические физико-технические проблемы, таесть имелась в виду большая рабочая программа. Так как я был более или менее связан со всеми этими областями еще во время работы в «Ауэр-Гезельшафт», то предложение Завенягина показалось мне достаточно обоснованным и даже заманчивым.

Моему решению принять предложение способствовал и тот факт, что в том институте уже работало три немецких сотрудника, с которыми я был тесно связан в Германии и с которыми находился в дружеских отношениях. Это были уже упоминаемые в главе 2 физик и радиобиолог К. Г. Циммер, радиохимик и ученик Гана - Г. Борн (позднее профессор радиохимии в техническом университете Мюнхена), а также медик и радиобиолог А. Кач, впоследствии профессор в Карлсруэ. Хотя все эти люди и были тесно связаны Ауэр-Гезельшафт, но их рабочее место было в институте Кайзера Вильгельма (Берлин), а именно в отделе генетика Н. В. Тимофеева-Ресовского, котором речь будет далее. Вместе с русскими они был и привезены в Советский Союз и включены в мою группу в г. Электросталь. В рамках уранового производства было очень трудно найти соответствующую их квалификации работу. Я пытался доказать, что радиохимия и радиобиология хорошо согласуется с урановым производством, однако потребовалось много лет, чтобы внушить это начальству. И поэтому, когда был основан институт в Сунгуле, все трое были переведены туда. Там они смогли полностью развернуть свою деятельность в соответствии со своей специальностью.