18 - страница 22

– Ладно, Стасик, – говорит он с напускной серьезностью, давая понять, что обсуждать по телефону он ничего не намерен, – кушай и приходи ко мне.

– Я понял. Я скоро приду.

Он вешает трубку, не прощаясь. Я заправляю одинокую постель и торопливо надеваю «Wrangler». Ниже пояса я часто не ношу ничего другого. У меня, между прочим, целый комплект этих «Wrangler» – совсем затертых и бархатных от свежести и новизны.

Уже стоя в дверях, вешая телефон на пояс, я вспоминаю о кошельке – взять ли его с собой, показать ли Вадику? Но что с того, если Вадик подтвердит мои опасения. Смогу ли я что-нибудь предпринять тогда?

Я легко шагаю по пыльной дороге, пересекаю школьное футбольное поле, где пара подростков с навязчивым упорством по очереди загоняют друг другу голы. Молодые идиоты, должно быть, полагающие, что будут жить вечно.

В лифте сильно пахнет духами. Кто-то юный и красивый, с полным комплектом зубов и без варикозного расширения вен на ногах стоял здесь всего несколько секунд назад.

Вадик встречает меня в трусах с Бивисом и Баттхедом. На шее болтается какой-то амулет.

– Смотри, что мне подарили! – радостно заявляет он с порога. Я пожимаю его нежную ладонь и не говорю ни слова.

– Это от сглаза, – интимно улыбаясь, говорит Вадик, – мы с Оксаной познакомились вчера в «Северном льне». Сидели часа три, и пили пиво, ничего другого она не употребляет. А потом подарила мне эту фигнюшечку. Она верит во все это, правда, верит.

– Да? – неопределенно переспрашиваю я.

– Ей шестнадцать лет, представляешь?

– Ты в два раза ее старше.

– Это же класс, – улыбается Вадик, – ты будешь пить чай с розовыми лепестками?

– Конечно.

– Ты трахнул эту Оксану?

– Пока нет, – кричит Вадик из кухни, – ей нужно было домой, и я посадил ее на такси.

Я прохожу в комнату. На ковре нет ни соринки, наверное, он действительно только что его пылесосил. Музыкальный центр беззвучно мигает помпезным индикатором. Это единственная дорогая вещь в комнате, а прежде Вадик, говорят, жег стодолларовые банкноты в пепельнице за здорово живешь. До того, как его посадили.

– Пойдем на кухню, Стас, – говорит Вадик, появляясь в дверях.

– Пойдем, – соглашаюсь я, – я же хотел рассказать тебе одну важную вещь.

Мы пьем чай с запахом розовых лепестков из граненых стаканов в подстаканниках, заставляющих ностальгически вспоминать о чистых и хорошо пахнущих поездах, отправляющихся на север.

– Мы с Леной расстались, – говорю я. – От меня ушла жена.

Вадик выдерживает театральную паузу и, причмокивая, отпивает большой глоток кипятка.

– Поздравляю, – отвечает Вадик. Он отставляет стакан и, приподняв очки, трет глаза. – Вот что я тебе скажу, Стасик, – начинает было он, но умолкает, задумавшись о своем.

Насколько я знаю, со своей женой Вадик развелся еще три года назад. Трудно сказать, переживал ли он эту потерю, но о прошлом теперь говорит легко, без боли и сожаления о несостоявшемся будущем. Она ушла от него, когда один из районных судов нашего города должен был вынести окончательное решение по делу о мошенничестве, в котором Вадик фигурировал как главный злоумышленник.

Он умудрился продать девятиэтажный дом, представляете? Позднее, он всегда уточнял, что не весь дом, а лишь большую часть квартир, но мне на это было насрать. Девятиэтажный дом – это все-таки не детская забава. Ему не повезло, он так и не состоялся как любимец колеса Фортуны; одна из общественных организаций, кажется, Детский фонд, подала иск, и вскоре перед Вадиком замаячила тюрьма. Его жена, длинноногая блондинка, что красила губы серебристо-розовой помадой, подала заявление о разводе за несколько дней до вынесения приговора. Вадик сел на пять лет, разумеется, с конфискацией всего незаконно приобретенного имущества. Стодолларовые купюры с тех пор так и не возродились из пепла. Это была эпоха начального накопления капитала, слишком короткая, увы, для романтичного мошенника с манерами педераста.

Вадик неожиданно перегибается ко мне через стол и обнимает меня так ласково, что я готов заплакать ему в воротник, как родному брату.

– Ты будешь вспоминать о том, что происходит сейчас, – шепчет он мне в ухо, – будешь вспоминать потом, позже. И думать тебе будет легко и приятно. Ты просто утолишь свой голод не с ней. Один раз, другой, третий… Возможно, вы будете дружить…