1830 - страница 3

, потомок Покахонтас, возможно — в кресле Людовика XV, и альпака его черных брюк выглядела странно на фоне красного дерева и муарового шелка. И Джоэль Барлоу[15] бывал здесь. Я мысленно видел его по-американски угловатого, вне всякого сомнения — в малиновом жилете и желтом шейном платке.

Под гравюрой Франклина стояла копия гудоновского бюста Вольтера[16]. Мой взор выхватил Энциклопедию Дидро, который, как уверял меня князь, подчеркивал свою галльское остроумие при московском дворе, шлепая Ее Императорское Величество Екатерину по ляжке; Афоризмы Бэкона; Ricordi Гуиччардини[17]; Лаппонию Шеффера[18]; любопытный труд Линнея Praeludia Sponsalia Plantarum.

Китайская ваза, высокая, с девочку-подростка, притягивала к себе весь лучший голубой русский свет, который щедрые окна князя впускали в комнату, где мы проводили с ним то утро.

Именно избирательное сродство сплетает разрозненные частности нашего мира в ту искусственную ткань, чью сущность мы воспринимаем как красоту. Вот эта высокая китайская ваза — ведь как богата она соответствиями! Г-н Китс подметил справедливое сходство изящной греческой урны с девой в зябкой чистоте своей непорочности. Разве не грудь Паллады, если верить преданию, послужила формой первой аттической вазе?

Впервые состояние всеобщей связанности я осознал с запахом жимолости, когда размышлял над тем, как Сафо ощущала соответствия поразительной красоты девушки с величественной грацией корабля. Разве корабли не убраны грудью парусов, не расписаны теми богатыми, смело распахнутыми глазами, которыми египтяне наделяли Изиду, а эллины — Диану? А помимо этих волшебных очей на носах своих величественных судов греки рисовали изогнутого дугой дельфина, рыбу Аполлона, которого связывали с водяной жизнью чрева.

Сходства, сходства. Слушая, как княгиня Потемкина играет на клавесине арии из Zauberfloеte[19] Вольфганга Моцарта, я слышал, как душа гота может повенчаться с дщерями юга, объединив точный расчет немецкой песни с чистотой итальянской.

Впервые я увидел княгиню Потемкину, когда она выгуливала пару гончих на фоне фриза берез. Она была гибка, как эти белые деревья, и стройна, как ее благородные псы.

Предания и романы пространно рассказывали мне о дамах Испании и Италии, а своими глазами я видел лучезарных англичанок, капризных, томных барышень Виргинии. О русских же княгинях я знал не больше, чем о дочерях Татарии или сумрачных королевах Абиссинии.

Подобно строгой и гордой дочери Байрона, Анна Потемкина была математиком. Она обнаружила странные и необъяснимые узоры среди простых чисел в том возрасте, когда девицы Ричмонда и Балтимора знают едва ли больше нескольких танцевальных па вальса, умеют немного вышивать шерстью и по нашивкам отличают майора от полковника. Одним туманным вечером я узнал, насколько прекрасно она играет на арфе — высокой серебряной арфе, сделанной в Равенне, подле которой она сидела с осанкой Пенелопы у ткацкого станка.

Если на клавесине руки ее плели танец чисел и живо гарцевали сквозь прогрессии точных разрешений, на струнах арфы ее пальцами владел иной дух. Здесь она импровизировала, оставляя какую-то мелодию andante, намекавшую на Аравию, грезить в паузе, уводившей к жаркому arpeggio цыганской чужеродности.

Княгине было угодно признать мое восхищение, осведомившись о моем положении в этом мире. Думаю, едва ли я был для нее джентльменом; да и само понятие "джентльмен" в России неизвестно. Я был никем с неким подобием вежливых манер.

Тем не менее, одна из способностей гения — заставлять малости заходить далеко.

Я мимоходом упомянул маркиза де Лафайетта, и, поразившись, она серьезно кивнула.

— Генерал, знаете ли, — гражданин Соединенных Штатов согласно акту нашего Конгресса. Я имел честь командовать ополчением во время его визита в Виргинию.

Она, похоже, испугалась, не затеяла ли она того, чего не сможет остановить.

Я обмолвился о Томасе Джефферсоне.

— Ах! Джефферсон! Не могли бы вы объяснить на словах, каков он, effectivement[20]?

— Он несколько походил на гудоновского Вольтера, отважился предположить я.

Когда я с ним обедал, он был очень стар. Глаза его были добры и суровы. У него была привычка промакивать уголки глаз большим носовым платком.