1863 - страница 28

Заметив это, Тереза пожалела о своем развязном тоне и хотела отвернуться, но граф схватил ее за руку и посмотрел в глаза, словно имел на нее какие-то права:

— Вы в самом деле с Шодной?

Грабовский увидел усмешку на ее губах и расхохотался.

— Отлично, мадемуазель, куда вы спешите? Я вас сегодня никуда не отпущу! Пойдете со мной! Что вы так смотрите?

— Оставьте меня! — Тереза нахмурилась.

— Не сегодня!

— Пустите, говорю вам! — Она выдернула свою руку из его руки и быстрым шагом направилась в другой зал.

Граф посмотрел ей вслед и с глуповатой ухмылкой подмигнул знакомым.

В зале воцарилась беспокойная тишина. Присутствующие стали переглядываться и вслушиваться в собственное молчание. Горящие глаза спрашивали: «Что? Что случилось?»

Мордхе почувствовал взгляды окружающих и увидел Терезу. Девушка сидела в углу, как прокаженная. Щеки ее пылали, а невидящие глаза уставились в одну точку. Мордхе подошел к ней:

— Тереза, что случилось?

— Ничего. — Ее лицо ничего не выражало.

— Тебя кто-то обидел?

— Никто меня не обидел.

— Почему ты так побледнела? Тебе нехорошо?

— Вон тот, видишь, блондин…

— Граф Грабовский?

— Да, он со мной встречался…

— И что?

— Он меня узнал. — В ее голосе слышались слезы.

У Мордхе кровь прилила к вискам. Ему стало все ясно. Он понял, что окружающие недоумевают, стоило ли брать с собой на такое важное мероприятие уличную девку.

Он пытался отыскать взглядом Кагане. Почему вдруг его? Разгоряченные лица вырастали из темноты, одно из другого, одно из другого, в воздухе парили носы. Мордхе удивился: носы должны были принадлежать людям. Рядом с собой он увидел Сибиллу.

Сибилла ласково обняла Терезу, заговорила о вечере, сделала комплимент ее белым пальцам и сказала, что завидует юношам, отправляющимся воевать за свободу Польши. Тем самым Сибилла дала присутствующим понять, как нелепа их буржуазная мораль.

Мордхе был ей благодарен за себя, за бедную Терезу, в чьей распущенности было так много благопристойности.

Он поглядел на Гесса, Бакунина, Норвида, на остальных он боялся смотреть. Скоро все закончится, обязательно закончится. Ему нужно только отвести взгляд от угла, и большой круг, который все время увеличивался, сомкнется. В его центре появились реб Менделе, босой Исроел, высеченные парубки, парижские бездомные, и все настойчиво рвались к нему.

Мордхе прожил с Терезой несколько месяцев, обращался с ней как с сестрой, гася в себе любые порывы, и что теперь? С его отъездом в ней пробудится порочность, скрывающаяся за праведностью, и к преследователям Мордхе присоединится еще и Тереза.

Темная ночь призывно стучала в окно. Мордхе вдохнул суету, царившую в зале. Он воспарил над окружающими и стал отдаляться от Гесса, от Бакунина, от Норвида. В пространстве, которое образовалось между ними, трепетали их души, они сливались с бесконечностью и мучились от боли.

Рядом с Мордхе все еще стоял светловолосый граф со своей свитой, он болтал и смеялся. Этот самовлюбленный человек почему-то считал, что вечеринка устроена в его честь.

Мордхе выпил бокал вина, второй, третий. В голове прояснилось. Он услышал, как прощается Норвид, за ним — Гесс. Человек с широким скуластым лицом потягивал вино из бутылки и кричал жене, которая без устали флиртовала с юношами:

— Ядвига, дитя мое, иди спать. Уже поздно, Ядвига.

Она даже не оборачивалась, будто эти слова ее не касались, а были направлены в пустоту. Детский смех Ядвиги теперь звучал резко, как это бывает у пьяных женщин.

И чем больше пил Бакунин, тем больше хмурились его густые брови, нависающие над глазами, как щетки. Широкое лицо затуманилось и помрачнело. Глаза загорелись огнем, готовым в любую секунду рассеять туман и вызвать ураган.

Он протянул руку, указывая на пустое место, где недавно сидел Гесс, и пробормотал:

— Я его не люблю, Маркса я тоже не люблю, я вообще ненавижу евреев! Они не революционеры, ни Гесс, ни Маркс, они не знают, что такое свобода. Несчастные буржуи!

Широкое скифское лицо все мрачнело, скрывая границу между духом и материей, и из этой бездны то и дело показывался великан, отряхивающий пыль, которой его засыпали люди. Это продолжалось недолго, и его глаза снова мутнели и становились все уже и уже.