210 шагов - страница 2
Дзержинский.
Гагарин.
Куйбышев.
Рид.
Чкалов.
Жуков.
Артем…
Их много.
Всех их
не перечесть.
Их много.
Куда ни взгляни…
Но если бы,
если бы только здесь!
Если бы
только они!
А то –
повсюду!
И голос дрожит.
И я закрываю глаза.
Помнить об этом
труднее, чем жить.
Не помнить об этом –
нельзя!..
Последнюю зависть к живым затая,
лежат,
как во мгле полыньи,
твои,
Революция,
сыновья –
любимые дети твои.
В поющих песках
и в молчащих снегах,
в медлительном шелесте трав.
У сонных колодцев,
в немых сквозняках
пронизанных солнцем
дубрав.
Там,
где тоскуют перепела,
там,
где почти на весу,
легкая,
утренняя пчела
пьет из цветка
росу.
Где клены
околицу сторожат
и кукушка
пророчит свое…
В безбрежной планете
солдаты лежат,
изнутри
согревая
ее…
Они –
фундамент.
Начало начал.
Вслушиваясь в тишину,
держат они
на своих плечах
эту стену
и эту страну.
Единственным знаменем
осенены, –
гордость
и боль моя…
Пылает
на плитах кремлевской стены
алфавит
от «А» до «Я»…
И, задохнувшись,
я говорю:
Отныне –
и каждый день –
по этому
каменному
букварю
я бы учил
детей!
Нет, не по буквам,
не по складам,
а по этим жизням учил!
Я бы им
главное передал.
Вечное
поручил…
Мы мало живем.
Но живем
не зря!..
Веет ветер
с Москвы-реки.
Пред лицом
гранитного букваря
караул
чеканит
шаги.
Историческое отступление о крыльях
Мужичонка-лиходей –
рожа варежкой –
дня двадцатого апреля
года давнего
закричал вовсю
в Кремле,
на Ивановской,
дескать,
«Дело у него
Государево!!.»
Кто таков?
Почто вопит?
Во что верует?
Отчего в глаза стрельцам
глядит без робости?
Вор – не вор,
однако кто его ведает…
А за крик
держи ответ
по всей строгости!..
Мужичка того
недремлющая стража взяла.
На расспросе
объявил этот странный тать,
что клянется смастерить
два великих крыла
и на оных,
аки птица,
будет в небе летать…
Подземелье.
Стол дубовый.
И стена
на три крюка.
По стене плывут, качаясь,
тени страшные.
Сам боярин Троекуров
у смутьяна-мужика,
бородою тряся,
грозно спрашивали:
– Что творишь, холоп?..
– Не худое творю…
– Значит, хочешь взлететь?..
– Даже очень хочу…
– Аки птица, говоришь?..
– Аки птица, говорю…
– Ну а как не взлетишь?..
– Непременно взлечу!..
…Был расспрашиван бахвал
строгим способом,
шли от засветло расспросы
и до затемно.
Дыбой гнули мужика,
а он упорствовал:
«Обязательно взлечу!..
Обязательно!!.»
Вдруг и вправду полетит
мозгля крамольная?!
Вдруг понравится царю
потеха знатная?!.
Призадумались боярин
и промолвили:
– Ладно!..
Что тебе, холоп,
к работе
надобно?..
…Дали все, что просил
для крылатых дел:
два куска холста,
драгоценной слюды,
прутьев ивовых,
на неделю еды.
(И подьячего,
чтоб смотрел-глядел…)
Необычное
мужичок мастерил,
вострым ножиком
он холсты кромсал,
из белужьих жабр
хитрый клей варил,
прутья ивовые
в три ряда вязал.
От рассветной зари
до темных небес
он работал и
не печалился.
Он старался – черт,
он смеялся – бес:
«Получается!..
Ой, получается!!.»
Слух пошел по Москве:
«Лихие дела!..
Мужичонка…
да чтоб мне с места не встать!..
Завтра в полдень, слышь? –
два великих крыла…
На Ивановской…
аки птица, летать…»
– Что творишь, холоп?..
– He худое творю…
– Значит, хочешь взлететь?..
– Даже очень хочу…
– Аки птица, говоришь?..
– Аки птица, говорю…
– Ну а как не взлетишь?..
– Непременно взлечу!..
…Мужичонка-лиходей –
рожа варежкою, –
появившись из ворот
скособоченных,
дня тридцатого апреля
на Ивановскую
вышел-вынес
два крыла перепончатых!
Были крылья угловатыми
и мощными,
распахнулись –
всех зажмуриться
заставили!
Были тоненькими очень –
да не морщили.
Были словно ледяными –
да не таяли.
Отливали эти крылья
сверкающие
то ли – кровушкою,
то ли – пожарами…
Сам боярин Троекуров
со товарищами
поглазеть на это чудо
пожаловали…
Крыльев радужных таких
земля не видела.