999999999 маны. Том 3 - страница 20
Илья отлип от столешницы и сложил руки на груди.
— Это больше, чем достаточно, для начала, — он нахмурился, словно прикидывая что-то в уме, — Вскоре ты сам поймешь, что наши пути никак не противоречат друг другу, а может, даже и сходятся.
Забавно. Не так много времени прошло, но я уже хоть что-то да начал понимать в политике: в ней нет никакой морали, дружбы или прочего дерьма. Это все фикция. Есть лишь интересы — которые могут пересекаться, а могут расходиться. В этом деле цинизм не редкое и осуждаемое исключение, а самое базовое правило игры.
И в эту игру я готов сыграть.
— Итак, чего ты хочешь, Ротт? — развел руками Виктор, — Чем мы можем тебе помочь?
В горле встал ком. Чего я хочу? Если отбросить всю ту ненависть, что так тянет меня ко дну? Хотелось бы сказать — покоя, но он мне недоступен. Даже если я уеду жить в красивую хижину у горного ручья, скелеты в шкафу и нерешенные вопросы не позволят мне прожить спокойно и дня. Как и УБИ с этими КОБРовцами. Что тем, что тем нужен инструмент. Хотелось бы верить, что когда все решится, когда я стану не нужен — тогда мне и удастся уехать куда-нибудь далеко.
Вот только скорее меня просто устранят (это слово подходит для моей ситуации куда лучше, чем «убьют»). Республиканцы знают о моем бессмертии, но ведут себя так, словно этот занятный факт их совсем не интересует, что не может не вызывать подозрения. Даже представлять не буду, какие именно у КОБРа планы на меня, поэтому снова клевать на один и тот же крючок я не собираюсь.
Так что да, я просто хочу решить открытые вопросы и сделать так, чтоб я смог жить простой размеренной жизнью, без призраков прошлого.
Я встряхнул головой и скинул с себя порыв рефлексии. В топку.
Итак. Они не переборчивы в методах, значит? Хорошо, что я тоже.
— Информация? Связи? — Илья склонил голову вбок, ожидая, что я попрошу о чем-то столь банальном.
Но чем больше они мне дадут — тем больше я буду им обязан. И поэтому мое желание все таки будет банальным, но между тем — невыполнимым. Я собираюсь попросить то, что мне так нужно и одновременно то, что они не в силах будут мне предоставить в полной мере. И тогда мы квиты.
— С этим я сам разберусь. — я ухмыльнулся, — Знаете, чего мне действительно не хватает?
Мужчины заинтересованно приподняли брови. Я же про себя ухмыльнулся
— Силы. Личной.
— Ну, это легко, — сказал Укольцев, хмыкнув, — Методика проста. Сто отжиманий, сто приседаний и десять километров бега каждый день — и ты станешь сильнее. А мы же лично проследим, чтоб ты не отлынивал. Сойдет?
Я закатил глаза. Ну да, никто не отменял того факта, что у них может быть чувство юмора. Хреновое чувство юмора.
— Будь у меня время — я бы и сам что-то придумал. А так… — я развел руками, — Это действительно не так просто, иначе я бы не сидел сейчас перед вами. Недавний опыт показал, что мне чертовски не хватает возможности не дохнуть от любого чиха, — утрированно, но это так. — Это все классно, когда у тебя есть что-то вроде бессмертия. Но на практике я уже до*ера раз оказываюсь в той ситуации, когда по вине моего бессилия наступает п*здец.
Конечно, я понимаю, что на любого толстого носорога найдется еще более толстый зверь. И всегда стоит строить планы так, чтоб случайно не встретиться с ним, а если этой встречи не миновать — то сделать так, чтоб она состоялась на выгодных условиях. Вот только последние разы он выскакивал с той стороны, откуда я его совсем не ждал — из кустов, форточки и даже унитаза. Этот урок я учел. Именно потому я собираюсь сделать все, чтобы подобные неожиданности больше не оказывались для меня столь фатальными. С их помощью или без.
КОБРовец замолчал, то ли задумавшись, то ли решив дать мне высказаться уже всерьёз. Я продолжил:
— Сразу скажу. Вы не сможете мне этого дать. Никто не может.
— Ну, — Илья выключил звук на телевизоре и повернулся ко мне, — Полагаю, кое-что мы все-таки в силах сделать. Рыбу, конечно, не дадим, но вот с удочкой помочь сможем. Для начала, что ты знаешь о своем атрибуте?
— Уроборос? — я замер на миг. Чертова штука, из-за которой с самого моего пробуждения и до последних событий я был никем и никем же не принимался всерьез. — Знаю, что она не дает воздействовать на меня силой — какой-либо, кроме моей собственной.