А что, если бы - страница 25
По иронии истории ценности, ставшие основополагающими в нашем мире, как мне представляется, благодаря удаче, сопутствовавшей Александру при Гранике, едва ли восхитили бы Клита Черного. Как закоренелый македонский консерватор, презирающий нововведения, он, пожалуй, с большим одобрением воспринял бы описанный выше альтернативный римско-персидский мир. Но и мир, обязанный своим возникновением удару его копья, Клиту увидеть не довелось: спустя семь лет после того, как он спас своего царя, этот самый царь в пьяной ссоре пронзил его своим копьем. Еще большую иронию можно усмотреть в том, что спор их разгорелся как раз вокруг альтернативных сценариев будущего. Клит полагал, что македонцам должно держаться исконных обычаев и не перенимать ничего у побежденных народов, тогда как стремившийся объединить всех своих подданных и увеличить необходимые для дальнейших завоеваний людские ресурсы Александр был не прочь перенять персидский придворный ритуал и приучить недавних врагов, персов и своих македонских ветеранов, сражаться бок о бок. Но ни македонский традиционализм Клита, ни стремление создать унитарную мировую державу и безудержный имперский империализм Александра не имеют прямого отношения к реальному новому миру, возникшему после весьма своевременной кончины Александра, последовавшей в возрасте тридцати двух лет, в Вавилоне, в июне 323 г. до н.э.
Льюис X. Лэпхэм
Furor Teutonicus.
Тевтобургский лес, 9 г. н. э.
В начале первого века нашей эры Римская империя пребывала в цветущем состоянии, а сам город Рим являлся не только средоточием мощи, но и предметом завистливого восхищения всего известного мира. По словам видной исследовательницы античности Эдит Гамильтон, «император Август (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.) получил Рим кирпичным и оставил его мраморным»[49]. В тот период очередным объектом Римской экспансии была обширная, дикая земля за Рейном, именовавшаяся Германией. В 9 году н. э., после двадцати двух лет[50] традиционных по отношению к варварским народам действий по умиротворению, сближению и приобщению к цивилизации, Рим потерпел поражение, от которого так и не смог оправитъся. В Тевтобургском лесу племена во главе с вождем по имени Арминий захватили врасплох и уничтожили три римских легиона — 15 000 воинов, не считая тех, кто следовал за лагерем. Арминий приказал пригвоздить головы убитых к деревьям, известие о чем произвело в Риме должное впечатление. Силе противопоставили силу. Империя отступила за Рейн и, за исключением незначительных вылазок, оставила Германию в покое.
Теперь, спустя почти два тысячелетия, нам остается только гадать, какой могла бы стать романизированная Германия. Что, если бы она не превратилась на столетия в одну из последних в Европе зону не только политического, но и духовного отчуждения от Римского мира, от чего потомки Арминия (названного впоследствии Германом) так до конца и не отступились? Что, если бы Арминий вошел в историю не легендарным героем, а всего лишь одним из местных правителей? Что,если бы Римская империя с ее храмами, амфитеатрами и системой права расширилась до Вислы?[51] Неужели в этом случае Европе не пришлось бы столкнуться с болезненным и тяжелым «германским вопросом»?
В приведенной ниже работе подобные возможности рассматриваются Льюисом X. Лэпхэмом, издателем журнала «Харпер», лауреата Национальной премии за эссе, которые сравнивают с трудами X.А. Менкена и Монтеня. Он является автором восьми книг, включая недавно опубликованные «Лгония Маммоны» и «Правила влияния», а также известным лектором и телевизионный ведущим.
Вы можете не интересоваться войной, зато война интересуется вами.
Лев Троцкий
В первое десятилетие новой эры, еще не получившей название христианской, Цезаря Августа больше интересовали военные донесения из Майнца, чем сообщения о чудесах в Вифлееме. На протяжении почти тридцати лет его правления в качестве принцепса[52], подведшего итог существования Римской республики и столетия гражданских войн, авгуры со всех четырех сторон света видели лишь благополучные предзнаменования. Спокойствие в Египте, мир в Африке и Испании, умиротворение Парфии, цветение виноградников в Аквитании — и ни тени возмущения на безоблачном горизонте Средиземноморского мира.