А главное - верность... Повесть о Мартыне Лацисе - страница 13

Ян рассказал Гопперу обо всем, что с ним случилось. Когда он закончил, полковник заметил: у него такое ощущение, что, возможно, этот бородатый латыш выручил Судрабиня. Нужно все же вспомнить, кто он, тем более если бородач какой-то начальник у красных. Вдруг удастся как-то использовать.

— Какое же это знакомство? — удивился Судрабинь.

— Вы же сами говорите, что он вам кого-то напомнил. Вот и нужно вспомнить — кого и попытаться возобновить или установить знакомство.

Но как ни напрягал Ян память, припомнить не мог.

— Кстати, — заметил Гоппер, — завтра мы с вами ужинаем у Палкина.

Судрабинь знал, что деньги у них на исходе, о том, чтобы пойти в такой дорогой ресторан за свой счет, не могло быть и речи.

— Кто приглашает? — спросил он.

— Сами вполне сможем расплатиться. Завтра я получу у приват-доцента Громова кругленькую сумму.

Каждое утро на центральных улицах Петрограда появлялись подростки с сумками через плечо, полными газет. Они бежали, останавливались, озябнув, пританцовывали, простуженными голосами выкрикивали новости.

Пожилые продавцы стояли на углах, у магазинов, кинематографов, и каждый на свой лад бубнил очередную сенсацию.

А газет в Петербурге выходило — не перечесть. Кроме большевистских — меньшевистские, эсеровские, анархисткие, кадетские, всякие: «Единство», «Воля народа», «Трудовое слово», «Народное слово», «Рабочее дело», «Революционный набат». Названия «революционные», «рабочие», «народные», а содержание — сплошная клевета на Советскую власть.

Четыре пешехода шли, не обращая внимания на выкрики газетчиков. С виду самые обыкновенные пешеходы, совершенно ничем не приметные. Один — худой, с бородкой, одет в поношенную солдатскую шинель, другой — высокий, могучий, в пальтишке, подбитом ветром, третий __ круглолицый, с усами щеточкой, в пенсне, в поношенном казакине, и лишь четвертый — приземистый, хотя и носил очки в неказистой оправе, зато в приличной шубе с каракулевым воротником и шапке тоже каракулевой. Это был новый нарком внутренних дел Григорий Иванович Петровский.

Еще в 1912 году, когда избрали его в Государственную думу, справил себе эту шубу, но лишь две зимы удалось проносить, потом сослали в Сибирь, а жена сохранила шубу, вот и надел ее теперь. А у членов коллегии — у Дзержинского, Лациса и Уншлихта — никакой респектабельности.

Все свершилось так, как надеялся Лацис. Его назначили членом коллегии. А наркомат, по предложению Ленина и Свердлова, принял Петровский. Петровского они знали давно. Очень давно. В Екатеринославе появился крестник Ивана Бабушкина, молодой токарь Брянского завода. Работать ему пришлось не только в Екатеринославе, айв Харькове, Николаеве, Мариуполе, в Донбассе, и всюду шли за ним и металлурги, и машиностроители, и горняки.

Есть вожаки, которых сама жизнь как бы специально готовила для такой роли, награждая приметной внешностью, могучим голосом, особыми повадками. О Петровском кто-то очень метко сказал: он необыкновенно обыкновенен. Любой рабочий с первого взгляда чувствовал в нем своего человека. Нет ничего удивительного, что в IV Государственной думе одним из депутатов-большевиков от рабочей курии Екатеринославской губернии оказался Петровский.

…Только нарком и его товарищи свернули на Театральную улицу, где находилось бывшее министерство внутренних дел, как возглас газетчика на этот раз остановил их.

— Капитуляция министров-большевиков! Народные комиссары без власти!

Все четверо переглянулись.

— Вот чертов сын! — воскликнул Петровский. Лацис подошел к продавцу, купил газету. Вернувшись к товарищам, стал спиной к ветру и начал читать вслух. Статья непосредственно касалась их. Тут и мороз не помеха.

— «Новоявленные министры попросту не могут взять власть, — прочитал он первую фразу. — Она ускользает из их рук, потому что вокруг них пустота, созданная ими самими; потому что весь служебный и технический аппарат государства отказывается им служить. И министерские канцелярии, и почта, и телеграф, и железные дороги не желают быть орудием в руках заговорщиков».

— Ну и ну! — Лацис раздосадованно покачал головой, Дзержинский нетерпеливо поторопил его: