А может, все это приснилось? - страница 7

У нас есть свои домашние животные — пара геккончиков. Они поселились в доме сами, без разрешения, но выгонять их нельзя: говорят, это к счастью. Пусть живут. Гекконы — такие ящерки, которые ползают только по стенам и потолку. Я назвала их Машкой (в честь тети Маши) и Федей. Хотя, может быть, они оба — мальчики. Они очень смешные и одновременно серьезные, тихонько топают своими пальчиками-прилипалами по стенке и вылезают из укрытий (а живут у нас в люстре) лишь к вечеру. Машка, между прочим, недавно очень напугала Никиту. Он сидел на диване, подняв ноги на спинку кресла около стены. Вдруг я слышу жуткий вопль. Прибегаю в комнату — Никита прыгает на одной ноге и сдергивает с себя штаны, при этом что-то тихо бормоча. Оказывается, Машка (у нее черная полоска на голове) вползла Никите в штанину и стала карабкаться вверх по ноге, решив, что нашла прекрасное укрытие. Бедный Никита, как он перепугался! От неожиданности и от страха — мало ли кто это мог быть, может, змея какая. Но лично я не могла сдержаться от хохота. Ты представь себе эту картину! Больше всего, конечно, досталось бедной Машке — она после этого случая не появлялась несколько дней.

Вот, бабуль, как мы весело живем. За нас не волнуйся, мы здоровы. Ты читала Никитину статью от 21 сентября?

Крепко тебя целую.

Твоя Ася».

Никита диктовал по телефону:

«Ученые института плантационных культур в штате Керала, диктую расшифровку — Ксения, Екатерина, Роберт, Алла, Лидия, Алла, — вырастили саженцы-клоны из ткани листьев кокосовых пальм. Обычно кокосовые пальмы на юге Индии дают в среднем до 30 орехов в год. Но встречаются экземпляры, приносящие от 200 до 400 плодов. Получение от этих рекордсменов саженцев-клонов, как полагают ученые...»

Я просматривала утренние газеты и слушала, как Никита читает. Я всегда старалась быть рядом во время диктовки и внимательно следила за каждым Никитиным словом, короче, была для него редактором-выпускающим. Я гордилась. Никита вообще хотел приобщить меня к своей работе — брал с собой на открытие выставок, таскал на митинги, а потом требовал от меня «письменного отчета». Я старалась, пыхтела над каждым словом, как школьница, грызла карандаш и смотрела в потолок. На первых порах все-таки садилась за «домашнее задание», чтобы не огорчать Никиту, который по-настоящему расстраивался, когда у меня не шло дело. Но быстро поняла, что нужно это не ему, а мне самой. Поэтому, когда в газете прошла маленькая заметочка А. Борисовой об открывшейся в Дели экспозиции из Эрмитажа, это стало для нас с Никитой целым событием.

— Вот теперь мы настоящая журналистская семья, — заявил Никита. — Так над чем, коллега, вы сейчас собираетесь работать? — спросил он и дернул «коллегу» за хвост.

Никита кончил диктовать и теперь внимательно слушал, как стенографистка перечитывала текст.

— Спасибо, все правильно. Да, Борисов, Дели. И еще одна просьба, Леночка. Позвоните, пожалуйста, нашим, скажите, что у нас все хорошо, все здоровы, и передайте привет. — Никита улыбнулся чему- то. — Везет же людям, а у нас плюс 34° и дождь стеной... Да нет, это вам только кажется, что благодать. Как в турецкой бане, ходишь постоянно мокрый. Спасибо... Когда вызывать будете? Хорошо, тогда до субботы... — Телефон беспомощно звякнул. — Аськ, отделался легким испугом, два раза не пришлось перечитывать, а то с прошлого раза горло еще болит. Спасибо, связь была хорошая. А в Москве настоящее бабье лето...

Я выглянула в окно. Долгие муссоны, иссякающие уже и истратившие всю свою яростную силу, насытили наконец землю, и оттуда так буйно полезла молодая зелень, что меньше чем за месяц перед окном вырос кусочек девственных джунглей, к которым я очень бережно относилась. В этом «лесу» уже завелись свои обитатели. Самым занятным был подросток- хамелеон, не совсем хорошо понявший, что такое мимикрия и как ею пользоваться. Хамелеончик то ли не набрался еще опыта, то ли не видел никогда настоящих врагов, то ли просто страдал от одиночества и очень хотел, чтобы его заметили. Сидя на ветке и зацепившись за нее мощным закрученным хвостом, он принимал сначала исходный цвет— скромненький серовато-песочный. После этого сразу заболевал желтухой и, когда видел, что на него мало кто обращает внимание, зеленел от злости. Потом он светлел, светлел и вдруг, поднатужившись, заливался румянцем с головы до хвоста, будто стыдясь своего поведения. С зеленым, желтым и красным все было хорошо — хамелеон репетировал этот светофор довольно часто и совершенно без нужды, сидя на скромной темной ветке. Совсем плохо дело обстояло с синим. Это, вероятно, было верхом хамелеоньего искусства и поэтому недоступным молодежи. А малыш честно старался добиться своего — казалось даже, что он пыхтит от напряжения, пытаясь хоть на секунду стать синеньким. Но только бурел, грязнел, изредка голубел какой-нибудь частью тела и уходил, сконфуженный, в глубь листвы. Дождь он не любил.