А. Разумовский: Ночной император - страница 13

Дороженька!

Скромными деяньями одержим был архиепископ Новогородский, стало быть, первосвященник. Но — не патриарх же! Легко было грозному царю порушить патриаршество — нелегко нынешнему первосвященнику стать вровень с патриархом, пред которым трепетали б и цари земные. Не от страха, не от скромности самоумаялся. Так повелось — так и велось. Допусти самодержицу к руке, а сам главу преклони. Вон как ныне летят они, головы-то!

Пока архиепископ, он же и пиит Феофан Прокопович, ладит с Анной Иоанновной. Любо той, как он в честь ее стелет оды. Да что оды?.. Вирши любвеобильные, будто отрок хохлацкий. Самому диво — как это из-под руки благословляющей вышло.

Борода сивая, густейшая скрывает горькую усмешку. Надо было видеть эту шестипудовую «красу»… Да с таким-то мужеподобным ликом! Хлопчук он, что ли, несмышленый? Мало, первосвященник, так еще и глава «Ученой дружины», куда вошли историк Татищев, пиит Кантемир, совсем юный кадет Сумароков, да и цесаревна Елизавета вирши под его началом сочиняет. Совмести-ка все это!

Антиох Кантемир как-никак сын молдавского господаря, а сатирик он первородный. Прямо при цесаревне и начал рассуждать:

— Кто есть о шести пудах мужеподобные телеса? У кого вместо чела — пьяным кухарем сляпанный блин чухонский? Дивы дивные — природа!

Не о государыне же… Боже упаси?..

Государыня в последних женских летах, а радости в жизни не знала безмужняя царица.

Больная и убогая при всей своей могучей телесности. Что ее приспешник Бирон! Жеребчина курляндский, у которого один глаз в сторону сокрытой бриллиантами самодержицы, а другой — на ее разлетных фрейлин. Истинно так и цесаревна думает, но молчит же? Как можно вслух?!

Роскошно красивая и смешливая по молодости, цесаревна рот ладошкой прикрыла — ладно. Все-таки дщерь Петрова, кричать: «Слово и дело!» — не будет. Да ведь стены и те услышат. Не зря же появилось невесть кем — лучше сказать, в угоду кому? — написанное «Житие Новогородского архиепископа еретика Феофана Прокоповича». Врази ополчаются. Только что сослан в Каменный вологодский монастырь — истинно камень посередь глухого озера — Киевский архиепископ Варлаам Вонатович. Вместе когда-то путь пастырский начинали… Уже здесь, в Петербурге, узнал о том Феофан. Цесаревна Елизавета на стихотворном вечере и выдала последнюю придворную новость. А он-то со своими певунами, едва распрощавшись с Варлаамом, спешил сюда! Значит, едва пыль за самим архиепископом Феофаном на шляху улеглась?..

Четвертован из-за великой любви к России канцлер Волынский…

Гонения на всех Долгоруких и Голицыных…

Князь Кантемир, пересмешник несчастный, почитай, под домашним арестом…

Цесаревна Елизавета, как заброшенная девка, где-то на чухонской окраине обретается…

Под него, под Феофана, подбираются. Оды? Крепка ли плотина… Вдруг как размоет?

Истинно взмолишься: «Прочь уступай, прочь, печальная ночь!»

Под таким впечатлением не решился архиепископ Феофан своих хохлацких отроков прямиком сдать на государев двор. Куда им! Как курят передавят. Маленько помирволил, да и похитрил, самодержавному Бирону:

— Светлейший герцог! По велению государыни прибыли с Украйны ребятки певчие, но в рассуждение забот наших о государыне — стоит ли ее беспокоить такой малостью? К ручке я допущен был, но тревожить ум государыни не посмел. Правильно ли я поступил?

Курляндскому герцогу льстило вежливое и покорное обращение российского первосвященника. Он даже привстал с кресел, опираясь на озолоченную трость и разминая свое холеное, тоже сплошь вызолоченное тело.

— Ладно, Феофан.

— Так в полном ли исполнении повеление государыни?..

— Сказано: ладно! Ты свободен, Феофан.

Лютеранину можно и не обращать внимания на православные чины. И на том спасибо — отпустил грехи первосвященнику…

Феофан Прокопович певчих хохлачей при своем амвоне удержал для начала. Но ведь и у него было неспокойно. Поскольку о прибытии было доложено, а прямо ко двору не затребовано, чтоб там потешить, он всех ребяток в соседнюю церковь сдал. Придворной считалась, хотя была беднее бедных. Лютеране туда не ходили, вклады не делали. Единственное — звание. Да и отговорка, в случае чего. При дворе, мол… Ах, времена хитромудрые!