А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников - страница 15

Пробыв несколько месяцев на пансионе у Маттеи, Моберу надоело быть некоторым родом в зависимости у старого немца, который, впрочем, нисколько не был взыскателен. Вследствие этого он уговорил мать позволить нанять особую квартиру и хозяйство поручить ему. Первая нанятая была в Газетном переулке, в доме Троицкого подворья, потом перебрались на Кисловку в дом Калашникова; прислали нам из деревни повара и лакея с женою–прачкою, в лошадях мы не имели нужды, потому что жили вблизи от университета, в каждое воскресенье и по праздникам присылали за нами экипаж кто–нибудь из родных: Анастасия Федоровна Грибоедова, Аграфена Федотовна Татищева, Полуехтовы, Акинфьевы, Прасковья Александровна Ушакова, барон Корф, женатый на Наталии Алексеевне кн. Вадбольской, приходившейся нам как–то дальней родственницею.

Всего приятнее нам было бывать у Анастасии Федоровны, которая нежными попечениями заменяла нам мать, и сын ее Александр был особенно дружен со мною; у них, кроме праздничных и вакационных дней, в которые мы совсем к ним перебирались, был два вечера в неделю танц–класс известного всей Москве Иогеля, у которого и мы брали уроки, и эти вечера были для нас настоящими bals d'enfants [детскими балами (фр.).], не подобные нынешним, где все делается для выставки и где под предлогом детей танцуют и взрослые. Дом Грибоедовых был под Новинским, с большой открытой галереею к площади; можно посудить, как счастливы мы были, когда на святой, во время известного катания, мы толпились на этой галерее в куче ровесников и взрослых, собиравшихся смотреть, что происходило под Новинским. В доме же бабушки Татищевой бывали тоже танц–классы и множество молодых кузин, а как я с первой молодости был очень влюбчив, то и нашел здесь себе предмет обожания в кузине – княжне Грузинской Дарье Леоновне, которая была немного постарее меня.

Здесь надо заметить, что в первом десятилетии этого века москвичи еще отличались хлебосольством и радушным приемом даже дальних родных, приезжающих из провинции; бывало, в праздничный день несколько карет приезжало за нами, и нельзя было выбирать, куда веселее ехать, потому что прочие родственники сочли бы наш отказ за неуважение и, конечно, пожаловались бы на нас за это родителям, – и потому надо было наблюдать строгий черед. У старой тетки Ушаковой съезжались мы иногда с ее родственниками наших лет, Ушаковыми, из которых Василий Аполлонович впоследствии сделался известен в литературном мире своими повестями [10]. Нынче кто станет заботиться приголубить мальчиков–студентов, да еще и с неразлучным гувернером? Теперь и взрослые, хотя год не ходи, никто и не взыщет. Но в то время менее было экономических расчетов, а жили привольнее, не было таких утонченных прихотей роскоши, но барство как-то ярче проглядывало во всей обстановке жизни; толпы слуг, прилично одетых, вежливой внимательностью показывали, что довольны своим состоянием и за честь считают служить своим господам; экипажами не щеголяли, но щеголяли упряжью: в чинах бригадира, статского советника и выше иначе не ездили, как цугом, шестериком с двумя форейторами, лошади в шорах, кучера и вершники в ливреях и треугольных шляпах, никогда менее двух лакеев на запятках, а иногда и три. Одни купцы ездили парой. И, несмотря на хлебосольство, на содержание огромной дворни и большого числа лошадей в городе, мало имений заложено было в Опекунском совете, и редко о ком говорили, что долги его неоплатны.

Вакационное время летом мы всегда ездили проводить в деревне у родителей. Мобер и какой-нибудь студент из немцев нам сопутствовали, в то же время и Хмелита Грибоедовых наполнялась приезжими родными, и мы, переезжая в Никольское, были с ними неразлучны.

Но ни праздничные развлечения в Москве, ни приятная вакационная жизнь в деревне не мешали мне серьезно заниматься наукою, я с любовию предался учению и полтора года по вступлении в университет стал готовиться выдержать экзамен на степень кандидата, которая давала право носить мундирный воротник, шитый золотом, и чин губернского секретаря. Между тем я приготовлял к публичному акту диссертацию на заданную тему о великом переселении народов. Добрый профессор Aviat предложил в мое распоряжение свою французскую библиотеку, и я схватился обеими руками за Гиббона; по латыни я плохо знал, потому писал диссертацию на русском. Один из старых казеннокоштных студентов, Словиковский, выпросил меня посмотреть мое совсем уже приготовленное сочинение, перевел его целиком на латинский язык и получил золотую медаль, а я, потому что писал на русском, получил только похвальный отзыв, – вот черта моей юношеской наивности! Впрочем, пробежав недавно эту диссертацию, которая хранится в моих бумагах, я откровенно скажу, что она похвального отзыва не заслуживала. В ту пору куда как незрелы были понятия о способах исследования исторических фактов!.. Экзамен на степень кандидата выдержал я хорошо; тогда не было таких строгих научных требований, о публичных диспутах и помину не было [11]. Анастасия Федоровна Грибоедова непременно хотела, чтоб и сын ее вместе со мной экзаменовался, и как он ни отговаривался, она настояла на своем. Нас обоих в конференц–зале экзаменовал тогдашний ректор Гейм в присутствии наших гувернеров – Мобера и Петрозилиуса; без хвастовства скажу, что я гораздо лучше Грибоедова отвечал, и вместе с ним провозглашены мы были кандидатами. Как чванился я моим шитым воротником! Как польстил моему юношескому самолюбию вопрос очень миленькой девицы, с которою я танцевал на свадебном бале Павла Васильевича Вакселя: "Не камер–юнкерский ли это мундир?"