…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками - страница 3

Однажды днем, когда я, в стороне от домов, брел по берегу, пытаясь составить перечень всего того, что здесь встречалось на каждом шагу, — это были дохлые раки, водяные змеи, обломки металла, тоненькие птичьи косточки, пучки перьев, — один из псов набросился на меня. То был отменно крупный зверь с заостренными ушами — больше ничего я о нем сказать не могу. Я не видел и не слышал, как он подобрался и ринулся на меня с расстояния в полсотни метров, хоть я не причинил ни малейшего ущерба ни ему, ни его семейству. На мое счастье, прямо у моих ног валялась железка, обломок судна, я успел ее схватить и замахать ею. Железяка оказалась тяжеленной, но страх погибнуть от песьих клыков на берегу Каспия — переживание из разряда тех, которые если не парализуют вас, то уж непременно придадут сил. И тут в моей памяти происходит нечто вроде стоп-кадра, будто пленка порвалась или бобину в проекторе заело на том месте, где я вижу себя: лицо искажено воплем, я ору что есть мочи, потрясая увесистым куском железа перед носом собаки, которая наскакивает на меня с глухим рычанием.

В пятницу 24 марта 2006 года незадолго до полудня я прибыл на вокзал Лион-Перраш и сел в поезд «Коралл», уходящий в Монлюсон. Это был внезапный порыв, единственным поводом к которому стала бросившаяся мне в глаза фраза на титульном листе книги Филиппа Гуревича: «Мы имеем удовольствие сообщить, что завтра нас убьют вместе с нашими семьями». Но еще прежде я написал письмо Джону Кийайе, владельцу фотоателье на западе Танзании, в Сумбаванге. Начиналось оно так: «Дорогой Джон, давно уже я не получал от тебя писем…» (Я бы не прочь привести его здесь целиком по-английски, как оно было написано, ради присущих ему живописных лексических и синтаксических ляпов, но вынужден отказаться, дабы не быть заподозренным в жеманстве.) «У меня возникла идея, — продолжал я, — написать книгу о бродячих собаках». В отношении этих последних я употребил выражение, которое по-французски звучало бы как chiens féraux, то есть позаимствовал английское feral, в свой черед идущее от латинского корня, что свидетельствует о безупречности происхождения слова: уместность такого заимствования в применении к домашним животным, вернувшимся в дикое состояние, отстаивает Ксавье де Планоль в своей книге 2004 года «Звериный ландшафт», предпочитая сей англицизм таким определениям, как «ничейные» и «одичавшие». Итак, речь пойдет о собаках феральных: в письме к Джону я уточнил, что подразумеваю тех, которые «бродят на свободе, не имея ни дома, ни хозяина. Помнится, — писал я ему, — у тебя еще было несколько фотографий рыжих и черных собак, сопровождающих группу охотников в Касанге» (речь идет о родном селении Джона, расположенном на восточном берегу озера Танганьика). «Было бы хорошо, если бы ты порассказал мне о них. Обучены ли они для этой цели специально? Используют ли их как-нибудь еще, когда не охотятся? И водятся ли в Сумбаванге или в Касанге феральные собаки? Занимается ли ими кто-нибудь или они полностью предоставлены самим себе? Известно ли тебе, откуда они пришли и с каких пор обосновались в этих местах? Я бы хотел собрать как можно больше сведений о таких собаках, если они в регионе имеются. Если же на эту тему существует достаточно материалов, может быть, мне удалось бы организовать поездку, чтобы раздобыть новую информацию.

И разумеется, не забудь написать, как у вас с Доротеей идут дела…», и т. д.

Итак, садясь в поезд «Коралл», я не имел при себе иного подспорья, кроме книги Гуревича. Да и она мне досталась потому, что я повстречал автора на вечере, устроенном одной культурной организацией в Лионе. Разумеется, говорили мы с ним отнюдь не о собаках — теме в конечном счете второстепенной, особенно по сравнению с масштабом задачи, которую ставил перед собой автор этой книги, получившей высочайшую оценку. Замысел ее состоял в том, чтобы не только рассказать о геноциде, развязанном в Руанде в 1994 году, но и вскрыть потаенные пружины этой трагедии. Хотя, как я подчеркиваю при всяком удобном случае, это не главное впечатление, вынесенное мной из знакомства с книгой, я был все же потрясен тем, что Гуревич, вспоминая, как он прибыл в страну в мае 1995 года, пишет: «Меня озадачило почти абсолютное отсутствие собак. Расспросив об этом, я выяснил, что вплоть до окончания геноцида их в Руанде было множество. Но по мере того как бойцы РПФ (Руандийского патриотического фронта) продвигались в глубь страны, они истребляли всех собак. Чем же они так не угодили РПФ? Все, кого ни спросишь, отвечали одинаково: дело в том, что собаки пожирали трупы. „Это и по фильмам видно“, — сказал мне кто-то. С тех пор я и вправду встречал на экране телевизора куда больше руандийских собак, чем в самой Руанде. Картина эпохи: среди красноватой пыли, характерной для тех краев, они сидят на грудах мертвых тел в позах, обычно свойственных собакам, которые намерены перекусить».