Абхазская повесть - страница 37

Нынче зашел я к соседу Дзиапш-ипа. Он мне и рассказал: оказывается, вечером у Дзиапш-ипа кто-то был. Мой знакомый по-соседски зашел к нему, а у того дома черт знает что делается - жена плачет, дети жмутся к матери, тоже плачут. Сам хозяин чем-то взволнован, куда-то собирается ехать. А на дворе уже ночь наступает. Ну, у нас в горах закон - нельзя быть любопытным. Если надо - сам скажет. Дзиапш-ипа молчит, только руки дрожат. Так мой знакомый и ушел ни с чем.

Рассказал он мне все это, и решил я дать знать в Сухум. Телефон есть тут, на заставе. Пошел я к пограничникам. Подхожу к мосту, смотрю - идут навстречу два человека, как будто, в бурках. Увидели меня, побежали по мосту назад. Я встал за дерево, жду, наблюдаю. Они нырнули в кустарник. Я жду пять минут, десять. Кругом тихо. Ну, думаю, молодежь гуляет. Испугал я кого-то! Что же мне, всю ночь тут стоять? Решил идти. Вышел на дорогу, приближаюсь к мосту.

- Темно было? - не вытерпев, перебил Строгов.

- Знаешь, временами. Луна светила, только тучи мешали.

Заметив, что Чочуа порою морщится от боли, Николай Павлович предложил ему лечь. Но Даур встал и начал ходить по комнате. - Так легче, - объяснил он.

- Ну вот, - продолжал Чочуа, - подхожу, все тихо, луна как раз открылась, светло. Прошел половину моста, сам за кустарником наблюдаю. Вдруг оттуда выстрел, другой, Пуля в руку попала. Я бросился на доски, упал ничком, пусть думают, что убили. Лежу, жду, когда темно станет. А луна светит как назло.

- Врагу помогает! - засмеялся Строгов.

- Конечно, заодно с ним, - улыбнулся Чочуа. - До утра, что ли, валяться придется? Рукав намокает. Глаз не спускаю с тех кустов. Наконец, вижу, вылезают оба и осторожно так идут ко мне. В руках винтовки. Подпустил их шагов на двадцать. И разрядил по ним всю обойму. Один вскрикнул и упал. Второй подхватил его и потащил в кусты, к морю.

- К морю? Ведь там и перекроют пограничники, - удивился Строгов.

- Наверно, растерялись.

- Ну а дальше?

- Я встал, прислонился к перилам и жду. Должны же выстрелы встревожить заставу. Рука заныла, горит. Пока стрелял, забыл про нее. Минут через пять является наряд с собакой. Я рассказал им и скорее сюда, на заставу к телефону.

- Поедем со мной в город, - предложил Николай Павлович, вставая.

- Нет, что ты! Я останусь. Вдруг понадоблюсь Ивану Александровичу.

- Так ты же ранен!

- Пустяк, - сказал Чочуа. - Нет, нет! Езжай один. Рука перевязана, все в порядке.

Уже стемнело, когда Елена Николаевна вышла из госпиталя.

Широкая каменная лестница спускалась к улице имени Октябрьской революции. Справа, в густой листве, темнела большая дача в мавританском стиле, где, как ей сказали, до ранения жил Федор. А она не могла, не имела права сейчас войти в этот дом. От обиды, от жалости к себе у нее зашлось сердце.

Прислонившись к высокому каменному барьеру, она осмотрелась. Впереди слева большим темным пятном лежал Ботанический сад. Редкие огни фонарей слабо освещали широкую улицу, по которой ей надо было идти, и только впереди, на набережной, было светло. Но этот свет закрывал от нее море. Где-то очень далеко играл духовой оркестр и отчетливо слышалось, как глухой бас геликона однотонно поддакивал мелодии - пу, пу, пу…

Разговор с Шервашидзе оставил неприятный осадок. Казалось, этот пожилой, очень вежливый человек чего-то не договаривает, скрывает от нее. Она спросила о состоянии Дробышева, он, не глядя в глаза, ответил, что положение продолжает оставаться серьезным. В свидании отказал. Она попросила разрешить ей дежурить около раненого - он замахал руками. После некоторого колебания он спросил, давно ли она разошлась с Федором. Конечно, об этом ему сказал Чиверадзе, а тому - Березовский. «Зачем они вмешиваются в мою личную жизнь», - думала она. В каждом их взгляде она видела молчаливый упрек, будто бы обидела и оскорбила близкого им человека. Так было при встрече с Березовским и Чиверадзе, так и сейчас. Нет, с посторонними людьми в поезде ей было легче. Они хоть не приставали с расспросами. Елена Николаевна чувствовала себя совсем одинокой и незаслуженно обиженной. Внезапно у нее мелькнула мысль, что Федор умер и от нее это скрывают. Она ужаснулась. Поспешив в гостиницу, Русанова позвонила по телефону Чиверадзе. Далекий незнакомый голос ответил, что он уехал и будет только утром. Она решила вернуться в госпиталь и добиться правды у Шервашидзе, но раздумала и медленно поднялась в свой номер.