Абрикосовая косточка / Назову тебя Юркой! - страница 56

Противно. И что это за манера у молодых жён при посторонних проявлять заботу? По-хозяйски оглядывает, носки бы ещё поправила. По-честному, я, конечно, с завистью смотрю на Веронику. Тоже не торопится ребёнка заводить… Наверное. А муж есть. Где сейчас Костя? Вспоминает ли обо мне? Днем я послала письмо. Ничего про себя не писала. С врачихой уже договорилась. В больницу я не захотела — узнают в квартире, бабушки переполошатся. Врачиха будет делать операцию у себя дома, за сто пятьдесят рублей. Я стараюсь не думать об операции. Этот страшный день будет через пять дней.

Немного поташнивает… Через силу ем пирог с капустой. Предательски начинает идти слюна. Я встала из-за стола, иду к себе в комнату. У меня в сумке пакет мятных конфет. Если их пососать, слюна не так сильно выделяется.

За стеной баба Паля поёт:

Ей аплодируют.

Проводы, дни рожденья… Нелепые обычаи! Собираются в накуренной комнате, едят, пьют. Противно! Особенно, если пьют. Не могу — запах… И здесь чувствую запах водки… Праздники… В попойки превратились. И едят, едят. Свинину жирную, рыбу, масло… Фу!.. Двигают челюстями. Три раза в день едят. Пойти, что ли, в магазин выпить томатного сока? Посолить, перца насыпать ложку, чтоб остро, чтоб запах свинины перебить и вкус меди во рту. Как мне хочется гранатов! Жалко, весной на базарах их не бывает. Нажать гранат, раздавить внутри семечки и сосать терпкий сок… Красный сок. Вяжущий. Я бы, наверное, полжизни сейчас отдала за гранат.

Опять звонок. Пришел с улицы Витька. Мокрый с ног до головы. Где его носила нелёгкая? Противный мальчишка.

— Кира, можно, я у тебя пальто посушу?..

— Суши!

Ещё звонок… Милиционер пришёл. Тоже мокрый с ног до головы. Что, там на улице обливают из брандспойтов? Говорит, что Витьку по следам нашёл.

Оказывается, купались они в Неве. Витька волю закалял, пошёл по льду и провалился. Милиционер бросился спасать.

Милиционера повели со смехом в комнату Анны, стали обсушивать. Стакан водки налили.

Чтоб согрелся. И он выпил. Милиционер называется. Фу! Целый стакан!

Я уж больше не могла, стала одеваться. Вдруг меня за локоть Ольга Ивановна схватила.

— Я не пойду на вокзал, — сказала она. — Других не зовите…

— Куда вы не пойдёте? — ничего не поняла я.

Из комнаты Анны слышался голос Витьки:

— Он же не знал… И поплыл. Я ему кричу: «Дяденька, не бойся! Здесь неглубоко…»

Витькин рассказ прерывается громом смеха. Потом говорит милиционер:

— И правда… Встал — а там по колено. Мелкота.

— Я не могу провожать, — продолжала свое Ольга Ивановна.

— Вовку? Почему не можете?

— Примета. Я Вовкиного папу проводила на вокзал… Эшелон ушёл, и больше Вовкиного папу я не видела.

Вовка в шинели, с чемоданом в руках выскочил из комнаты и побежал по лестнице, гремя подковками на сапогах. Получилось, что вроде мы договорились, чтоб уйти вдвоём. Я иду его провожать?.. А, всё равно! Провожу! Лишь бы не чувствовать запаха жареного мяса.

— Вот спохватятся! Будут нас искать! — смеётся Вовка. — А мы уже уехали… Я хотел, чтоб ты меня одна, без всех проводила.

— Давай провожу…

— Кира… — Вовка берёт под руку. — Писать будешь?

— Нет…

— Я буду. — В голосе Вовки слышится упрямство. До чего же нахальный!

— Зря будешь, — говорю я.

Мы садимся на углу в такси. Вовка садится со мной. Что-то говорит. И я уже жалею, что поехала его провожать. Быстрей бы! Уезжай быстрее! А то возненавижу… Что ему от меня надо? Мне совсем не до тебя! Глупый и самоуверенный мальчишка!

Приступ злобы к Косте и жалости к себе вдруг сменился блаженным состоянием покоя. Я могла спокойно думать обо всём случившемся, анализировать. Вспоминались детали наших встреч. Тогда я ничего не соображала, я не могла без него, как в бреду ждала момента, когда он будет рядом, и больше я ни о чём не думала. Мне не страшна была боль, ради него я могла бы пойти на пытку, мне другой раз хотелось перенести боль за него, чтоб он никогда не мучился, а я бы всю боль, какая есть на земле и которая отмерена ему судьбой, взяла себе. И я бы была счастлива.

Но теперь я чувствовала, что не имею права не требовать. Я прислушивалась к той искорке жизни, которая развивалась во мне, и понимала, что третья жизнь, беспомощная, зависящая от моей воли, которую я могу оборвать, убить, всё властнее диктует свои права, и Костя отходит на второй план. Теперь были необходимы каждый день его письма, внимание не к себе, а к нашей общей, его и моей, третьей жизни.