Абстрактный человек - страница 10

Сейчас я поставлен прямо-таки в затруднительное положение, потому что я должен объяснить здесь некоторые результаты нашей деятельности, сам еще не понимая значения этих результатов, и, в частности, из-за того, что мы не можем интерпретировать эти результаты и поэтому не можем развивать дальше нашу деятельность, мы и пригласили вас сюда, Екатерина Ивановна.

Для того чтобы вы кое-что еще осознали, я еще раз представлю вам моих сотрудников.

Иван Иванович — психолог.

— Даже психоневролог, даже психотерапевт и биохимик, с вашего позволения, и еще немного генетик, если позволите, — бегло перечислил свои предназначения в этом мире Иван Иванович Иванов. — И еще экспериментатор, психологический и психоневрологический экспериментатор. Могу сказать о вашем прошлом, могу намекнуть на ваше будущее, — продолжал Иван Иванович.

— Иван, — строго сказал Болдин, — Иван, помолчите.

— Хорошо, хорошо, Иван Геннадиевич, помолчу, только скажу, что эксперименты интереснейшие, очень любопытные, сам человек еще ничего не знает, наш подс… то есть испытуемый, кстати, эксперименты совершенно безвредны и даже полезны для организма, сам он еще ничего не знает о своем будущем, а мы можем сказать, что вот он в таком-то году, скажем, с ума сойдет, или еще там что… тетушку зарежет.

— Иван, — снова оборвал Болдин.

— Кончаю, кончаю, Иван Геннадиевич. Мы, так сказать, в сознание влезть можем и сказать даже можем, то есть, конечно, пытаемся, — угодливо поправился Иван Иванович, — пытаемся посмотреть, куда сознание это завести человека может, далеко ли, близко ли. Целую методику разработали, и еще какую, нигде такой нет.

— Так вы с людьми работаете? — спросила Екатерина Ивановна.

— Именно, именно с людьми, — отозвался Иван Иванович, — но не со всякими людьми, а с теми, кто нам сочувствует, кто нас понять может ровно так, как нужно понимать.

— И что же вы делаете с людьми? — не унималась бестактная Екатерина Ивановна.

— Самые разные вещи, но совершенно безвредные. Биотоки там, сосуды изучаем, знаете, еще кое-какие вещества выделяем, и все совершенно безвредно для человека, мы даже его вылечить можем, правда Петр Петрович?

— О-о-о-о, — сказал Петр Петрович, — можут, — он произнес этот странный глагол, почему-то забыв изменить ж на г.

И тут Екатерина Ивановна еще раз посмотрела на Петра Петровича, в его сероватые белесые глазки, на его высокие, натужно задранные коленки, на его руки с узлами в суставах кистей.

«Да он зарежет, недорого возьмет», — подумала она про себя, а на виду улыбнулась Петру Петровичу, а тот улыбнулся ей, а что он при этом подумал, неизвестно.

— Вот Петр Петрович болел, — продолжал Иванов, — и еще как болел. Нервная система: с собой кончать хотел, а мы ему помогли, мы его и спасли.

— Совсем, — сказал Петр Петрович.

— Он даже изменился несколько в лучшую сторону, — сказал неожиданно Иван Иванович. — Немного дорфинов и все, — произнес он загадочный термин.

— Ну, хватит, — сказал Болдин. — Екатерине Ивановне нужно знать, что ставим эксперимент, опыт, и точка. Да сама Екатерина Ивановна больше не желает знать?

— Не желаю, — устало сказала Екатерина Ивановна.

— Вот видите.

— Еще вам нужно знать, Екатерина Ивановна, — сказал Болдин, — что Петр Петрович любезно дал согласие подвергнуть себя совершенно безопасным и очень важным исследовательским экспериментам. Совершенно добровольно.

— Да-да, совершенно добровольно, — подтвердил Петр Петрович.

— Этим экспериментам мы посвятили несколько лет, — сказал Иван Иванович. — И пришли к удивительным результатам. Но прежде чем сказать об этих результатах, Петр Петрович пусть несколько скажет о себе.

— Петр?

— У меня было трудное детство, — сказал Петр Петрович и замолк.

— Дальше!

Петр Петрович устало уставился на Болдина.

— Я не хочу.

— Что не хочешь?

— Не хочу вспоминать, — что-то упорное и тяжелое возникло в глазах Петра Петровича.

— Ну ладно, тогда я скажу. У Петра Петровича было тяжелое, трудное детство. Он воспитывался в детском доме, он подкидыш. Потом он несколько лет учился в ПТУ. Потом он тяжело заболел.

— Что-то вроде нервного потрясения, астения, — вставил Иванов, — но ничего угрожающего, все было поправимо.