Ачайваямская весна - страница 10

Над нами как рука дьявола висит то одна, то другая опасность — то копытки боишься, то бруцеллёза, то еще какой-то чертовой болячки. День и ночь забота…

Так вот о пастухах. Тут одного знания мало. Они часто интуитивно действуют, направляя стада, предугадывая события. Они и объяснить этого часто не могут, почему решили обходить какой-нибудь хребет справа, а не слева и почему не ошиблись в решении… Это уже искусство…

При этом посмотрите, какие показатели у них. И не один год, а постоянные показатели. Вот, например, яловость. В других местах — истинный бич. Пропустует какая-то часть маток неожиданно — для хозяйства прямой убыток. А у нас — не более четырех процентов. В нашем хозяйстве каждые девяносто шесть важенок из сотни приносят телят. Из каждых ста телят сохраняется девяносто восемь. Из каждых ста взрослых животных также только два пропадает в течение года. Я бы выразился — не остаются в живых. Чтобы пропадали безвестно — редкое явление. Положим, может оленя волк задрать — все равно мясо идет в дело. Могут, наконец, заболеть или искалечиться оленчики — все равно мясо и шкуры не пропадут.

В других местах есть в графе утрат оленей такая: пропали без вести. Есть, да вы не хуже нас знаете, это разные графы — пали от болезней, потравлены хищниками и так далее. Так, «пропадают» без вести тогда, когда пастух не может назвать причину пропажи.

У нас такого не бывает. У нас то положительно, что пастбища компактны — гористое место… Однако все равно — чтобы так пасти оленей, надо быть гроссмейстером в своем деле.

Тут, пожалуй, не помогут никакие землеустроительные экспедиции или курсы по усовершенствованию мастерства.

— Правильно. — вмешался Вантулян. — На курсах что тебе про наши места скажут? Это все наши родители думали: где сколько оленей можно держать, где и когда надо ходить и сколько времени стадо пасти на одном месте… Мы только от них все знаем. Правда, стали оленей теперь лечить — очень хорошо. Совсем хорошо — стали от овода опрыскивать и уколы им делать, чтобы личинки не разводились. Это очень хорошо. За это — спасибо. Все же если бы наши родители плохо здесь оленей содержали, то нам бы такой жизни не видеть…

— Правильно, — подтвердил Анатолий Арсентьевич… — Однако наломался за день, пожалуй, отдыхать надо…

— Иван Иванович, а вы давно здесь живете?

— Всегда… Пойдем лучше в другую комнату поговорим, а то спать мешаем.

Ваня — вездеходчик. Василий Корженков — тракторист и старушка Вевак мирно сопели в своих мешках. Печь прогорела, и угли светились в открытой дверце, излучая ровный бордовый свет. Свеча догорела, закапав подсвечник-бутылку восковыми слезами и покрыв ее сосульками. Свет зажигать не хотелось…

Мы вытащили сигареты.

— Закурите, Иван Иванович?

— Не курю, — мотнул головой старик. — Хорошо, когда тебя слушают. Самому про себя скучно бывает все вспоминать. Одному плохо о старом думать…

— Сейчас вспоминаю — даже трудно поверить, что такое могло быть… У нас кончили колхозы устраивать в 1932 году. Я тогда первый раз женат был. Жену Кутавнаут звали. Давно умерла…

Здесь авторы позволят себе взять короткий тайм-аут и вставить несколько слов о себе. Эту книгу авторы начали писать прямо в Ачайваямской тундре. Практически это делалось так: один пишет, а другой расспрашивает окружающих. Иногда расспрашивал тот, кто и писал, когда авторы работали каждый со своим «информатором» — так этнографы официально называют людей, которые что-либо рассказывают.

Случается и так, что приходится много слушать и ничего сразу не писать. Любой человек говорит сбивчивее и хуже, когда перед ним садится протоколист. В этом случае нужно все запоминать буквально и затем просиживать часами за бумагой, когда рассказчика уже нет. Всех приемов этнографического дознания не перечислить. Работа этнографа напоминает работу следователя, с той разницей, что этнограф всегда работает с друзьями, обладающими законной свободой посвящать или нет чужих в наследие предков. Постигать и описывать любые особенности национальной культуры позволительно только с полного согласия тех, кому она принадлежит.