Ачи и другие рассказы - страница 16
— А мать?! — проносилось у меня в мозгу. — Сознательно отнять у матери единственного обожаемого сына!.. А если даже ребенок и уцелеет — то не сможет ли это потрясение оказаться гибельным для него… или для неё… или для обоих…
Я ходил, потеряв голову, сам не свой, не узнавая знакомых, не посещая университета… Несколько раз подходил я к телефону, чтобы звонить к Попову и отказаться от участия в эксперименте, но каждый, раз пересиливал себя.
В таких пытках дотянул я до воскресенья и в назначенное время отправился к Попову.
Вера Петровна с сыном были уже там, и у меня сердце упало, когда Попов представил меня, и я заглянул в огромные грустные глаза этой бледной, нервной женщины.
— Как жалко, что наша прогулка сегодня расстраивается, — говорила она с грустной улыбкой… — Представьте себе, что я предчувствовала что-то недоброе, и даже сказала об этом Сереже…
— Да, мама вечно со своими предчувствиями. Она даже вовсе не хотела идти сегодня к вам, но я уговорил ее…
— Мы, однако, не лишим ребят долгожданного удовольствия, — сказал Попов. — Мои дети пойдут погулять без нас… Может быть, вы отпустите с ними и Сергея?
— Сережу?.. Нет, ни за что… Сережа останется с нами…
— Почему же… Ведь, он сидит всю неделю за книгами…
— Нет… нет… нет… Никоим образом. Без меня Сережа не сделает ни шагу…
Что и говорить — немало усилий стоило убедить Веру Петровну отпустить сына. Очевидно, материнское сердце чуяло беду, но доводы и авторитет Попова одержали верх, — и дети отправились.
— В половину второго… А в три четверти они будут уже здесь… Там дожидается автомобиль… — успел шепнуть мне Попов, улучив удобную минуту.
Боже мой, как медленно тянулось время, какие муки разрывали мое сердце!.. С натянутой улыбкой попытался я принять участие в разговоре, но сказал что-то невпопад — и извинился, сославшись на головную боль…
— Вы тоже чувствуете себя неважно? — обратилась ко мне Вера Петровна. — Сегодня, вообще, какой-то неудачный, тяжелый день… У меня словно камень на сердце… Что это дети так долго не возвращаются?
— Позвольте, да ведь они только что ушли… К обеду они, во всяком случае, вернутся…
— Как? Что вы сказали?.. Мне что-то совсем не по себе стало… Уже четверть второго…
— Да успокойтесь же, Бог с вами… Что это вы разнервничались без всякой причины…
— Как бы они не вздумали еще на лодке кататься, — побледнев, как смерть, прошептала Вера Петровна. — Боже мой, я уверена, что они катаются на лодке…
— Не понимаю, что за вздор приходит вам в голову, — стараясь казаться спокойным проговорил Попов. Но я чувствовал, что он волнуется не меньше моего.
— Господи, они катаются! — хватаясь за голову и вскакивая со стула прокричала Вера Петровна. — Я этого не выдержу. — Я бегу за ними!..
— Куда вы… Да это же невозможно! Вот — примите валериановых капель…
Скажу вам, господа, откровенно, что и я с удовольствием принял бы в тот момент эти спасительные капли. Взглянув украдкой на часы, я весь похолодел. Еще четыре минуты… три… две…
— Пустите… пустите! — хрипела несчастная женщина. — Я не могу больше… Они все в воде… Он тонет! Он тонет!
И вдруг — страшный, нечеловеческий крик, вопль разбитого сердца, который и теперь еще звучит у меня в ушах:
— Сережа!.. Сереженька!!..
И Вера Петровна, судорожным движением рук прижимая к груди невидимое нам существо, без сознания упала на пол…
Несмотря на все наши усилия привести ее в чувство, она продолжала оставаться в глубоком обмороке и лишь резкий звонок и громкий крик «мама!» привел ее в себя.
В комнату ворвался мокрый, бледный — но с веселым лицом — Сережа, и смеясь и плача бросился на грудь своей матери. За ним вбежали дети Попова, также мокрые еще, и наперебой начали рассказывать о происшедшем.
Не буду вам описывать подробно этой потрясающей сцены — свидания матери со спасенным сыном; не буду говорить о бесконечных поцелуях и слезах радости. Скажу вам лишь, что, глядя на них, и я украдкой смахнул слезу — а Попов также подозрительно часто отворачивался в сторону.
Но через полчаса все было кончено.
Бедная Вера Петровна лежала на диване и, гладя голову переодевшегося и успокоившегося Сережи, еще более побледневшая, словно прозрачная, говорила с печальной улыбкой: