Адам Мицкевич. Его жизнь и литературная деятельность - страница 23

Вместе с семьей он переселился теперь в Лозанну и ревностно отдался занятиям классической филологией, тем более необходимым для него, что с пребывания своего в университете он не занимался этою дисциплиной. По природе своей Мицкевич не только не был педагогом, но учительские занятия даже в юности были ему тягостны. Еще менее был он ученым, хотя и обладал довольно обширными знаниями в области литературы. Но, взявшись за педагогический труд, он хотел уже отнестись к нему добросовестно и почти все свое свободное время употреблял на чтение древних авторов и различных пособий. Естественно, оно не могло доставить ему теперь недостававшей учености, пополняя лишь отдельные пробелы в его сведениях, но, тем не менее, другие свойства его лекций – блестящее и оригинальное красноречие, богатое мыслями изложение, ясное понимание общего хода развития римской литературы и значение ее в литературе всеобщей – приобрели ему популярность среди слушателей академии.

Долго оставаться в Лозанне поэту, однако, не пришлось. Вскоре другое дело, более для него близкое и важное, вызвало его опять в Париж…

Французское правительство задумало в 1840 году открыть в Collége de France кафедру славянских литератур, которую и думало поручить Мицкевичу. Друзья убеждали его принять это предложение, опасаясь, что в случае его отказа кафедра может достаться какому-нибудь немцу, может быть, врагу польской национальности. Некоторое время поэт колебался: ему, видимо, не хотелось опять очутиться в Париже, этом бурном политическом водовороте, а между тем швейцарское правительство, желая удержать Мицкевича, назначило его ординарным профессором с повышением жалованья до 3000 франков. Но, в конце концов, Мицкевич решил ехать в Париж и на официальное предложение французского министра Виктора Кузена занять кафедру в Colleée de France отвечал выражением своего согласия.

Адам Мицкевич, Жюль Мишле, Эдгар Кине – профессора Коллеж де Франс. Медальон М. Борреля. вмурованный в 1884 г. в стену зала, в котором читал лекции Мицкевич.

Осенью 1840 года прибыл он в Париж и, промедлив около двух месяцев, которые употребил на приготовления к курсу, в декабре начал свои лекции. И эти лекции поэта, как и лозаннские, не могли блистать ученостью. Из всех славянских литератур он знал, за исключением польской, только русскую до 30-х годов да отчасти чешскую; с южнославянскими же литературами он совсем не был знаком и изучал их уже во время самого курса. Польская литература, конечно, заняла в его изложении центральное место, относительно же других он высказывал лишь беглые замечания или придавал их явлениям ложное освещение. Но публика, посещавшая эти лекции и состоявшая преимущественно из французов и поляков, в громадном большинстве не обладала необходимыми знаниями, чтобы заметить эти недостатки, а ораторский талант Мицкевича действовал на нее притягательно. Французы по большей части остались довольны лекциями нового профессора, но опасность для него возникла с той стороны, откуда он ее совсем не ожидал – со стороны его соотечественников-эмигрантов. Занятые исключительно своим политическим положением, они не только ждали от Мицкевича, что он обратит свой курс на служение ему, но и искали в этом курсе указаний на то, к какой партии причисляет себя его автор. «Наши, – писал Мицкевич, – ходят на мой курс, но для того, чтобы узнать, какой я партии: аристократ или демократ? И сердятся, что я не говорю им о политике».

В это же время произошла вторая ссора Мицкевича со Словацким по следующему поводу. После первой лекции Мицкевича друзья устроили в честь него ужин, в числе участников которого находился и Словацкий. На этом ужине он выступил с импровизацией, в которой между прочим жаловался, что родина не отдает справедливости его таланту, признавая в то же время преимущество таланта Мицкевича. Последний, возбужденный впечатлениями дня, отвечал блестящей импровизацией, сильно подействовавшей на слушателей: в ней он признавал достоинства поэзии Словацкого, но указывал как на основной недостаток ее отсутствие христианской любви, без которой не может быть истинной поэзии. Через несколько дней после этой импровизации о ней начали ходить преувеличенные слухи, – говорили, будто Мицкевич отказал Словацкому в звании поэта. Когда же участники ужина решили в память его поднести Мицкевичу кубок и возложили эту обязанность на Словацкого, это стали истолковывать как бы признанием со стороны Словацкого своего вассальства по отношению к Мицкевичу. Когда эти слухи проникли в печать, а Мицкевич не делал ничего, чтобы опровергнуть их, гордость и оскорбленное самолюбие заговорили в Словацком: он прервал всякие связи с соперником и отомстил ему, прибавив несколько ядовитых стихов по его адресу к писавшейся тогда своей поэме «Беньовский». Среди таких натянутых отношений прошел первый год лекций Мицкевича в Collége de France, окончившихся, тем не менее, благополучно. Но прежде чем начался второй год их, в жизни профессора-поэта произошли события, окончательно завершившие собою издавна назревавший душевный перелом Мицкевича и заставившие