Адам Мицкевич. Его жизнь и литературная деятельность - страница 9

Вместе с тем, жизнь в Вильне далеко не была для него и праздной. Он ревностно продолжал свои литературные занятия и особенно много времени посвящал знакомству с английской поэзией. После чтения Шекспира, через которого он, по его выражению, «протискивался со словарем в руках, как евангельский богач сквозь игольное ушко», он обратился к Байрону, – и мрачная, но огненная и высокая, исполненная страстных порывов поэзия «властелина умов» тогдашней Европы, так сильно соответствовавшая его собственному печальному настроению, увлекла его: он принялся за переводы отрывков «Гяура», а позднее и «Чайльд-Гарольда». Но этим не ограничивались его занятия: в то же время он готовил издание первого томика своих стихотворений, составленного из баллад, частью уже напечатанных ранее в журналах, но в большинстве впервые появившихся в печати, и дидактической поэмы «Шашки» (Warcoby). В конце мая 1822 года томик этот вышел в свет, снабженный предисловием, в котором Мицкевич смело указывал все недостатки французской псевдоклассической поэзии, ее ходульность, безжизненность и условность, ее оторванность от родной почвы и отсутствие в ней истинного вдохновения.

Эти упреки, выраженные резко и без оговорок, могли действительно назваться смелыми ввиду господствовавшего в тогдашней польской литературе ложноклассического направления. Все корифеи критики и литературы почувствовали себя глубоко оскорбленными дерзостью молодого поэта и не замедлили дать ему почувствовать это. Несмотря на довольно быструю распродажу издания, в печати не появилось о нем ни одного отзыва, – частные же отзывы классиков о Мицкевиче были преисполнены негодования.

Случилось, что однажды, когда Мицкевич был у Бэкю, туда же пришел товарищ последнего по кафедре, Ян Снядецкий, бывший ректор университета, ярый классик по воспитанию и один из самых ревностных защитников классического направления в литературе и поклонников философии XVIII века. Воспользовавшись случаем выместить свое раздражение, он сделал вид, будто не узнал Мицкевича, и в разговоре стал беспощадно осмеивать его произведения, его проповедь романтизма, веру в духов и пристрастие к чудесному. Раздраженный старик не щадил и самой личности поэта. Бэкю, сам принадлежавший по направлению к классикам, не только не удерживал его, но и вторил его насмешкам. Природная застенчивость и служебное положение, ставившее его в зависимость от совета университета, не позволили Мицкевичу возражать. Ему пришлось молча вынести это глумление, но оно поселило в нем ожесточение против отжившего поколения, не уважающего стремлений молодежи, и он со временем жестоко отомстил Бэкю за свое унижение тем оружием, которое всегда было к его услугам, – своим пером.

Между тем, по мере того как близился срок окончания отпуска, Мицкевич чувствовал все меньше охоты возвращаться в Ковно к опостылевшей ему преподавательской деятельности и мучительному одиночеству. Он решился тогда просить у попечителя Виленского учебного округа, князя Чарторыского, командировки за границу с целью ознакомления с теорией эстетики, чтобы получить затем возможность составить учебник ее для средних учебных заведений. Просьба эта, однако, не имела успеха, и с началом нового учебного года Мицкевичу пришлось возвратиться на свою должность в Ковно. Вернулся он туда уже магистром, очевидно получив эту степень в университете за какую-то работу, подробных сведений о которой, однако, не сохранилось. Уроки мало занимали его, а разлука с друзьями и невозможность даже видеть любимую женщину угнетающе действовали на его настроение. Доведенный до крайней степени нервного расстройства, поэт целыми днями ничего не ел и поддерживал свои силы лишь неумеренным употреблением кофе и табаку, которое, конечно, еще более ослабляло его нервную систему.

Сам Мицкевич в письме к одному товарищу так обрисовывал тогда свои занятия и настроение: «Я привыкаю к школе, так как мало читаю, мало пишу, много думаю и страдаю, и поэтому нуждаюсь в ослином труде. По вечерам я играю в бостон на деньги, никаких обществ не люблю, музыку слушаю редко, игра же в карты без денег не доставляет мне интереса. Читаю только Байрона; книги, написанные в другом духе, бросаю, так как не люблю лжи; описание счастья семейной жизни возмущает меня так же, как вид супружеств; дети – это моя единственная антипатия».