Адаптация - страница 35

       Погибла колония клеток округлой формы в печени, так и не успев выплеснуть в русло кровотока зонды метастаз. И засбоившие было островки Лангерганса вернулись к прежнему ритму работы, исправно выделяя инсулин.

       Гайто старался.

       Человек спал. Он казался беззащитным, и черный кот бесшумно протек в дыру окна. Он крался, но подойдя на расстояние броска, замер. Кот втянул запах. Длинные усы его дрогнули, а шипы на хребте поднялись. Издав сиплый звук, кадавр попятился.

       То, что лежало под матами, представляло опасность. Об этом недвусмысленно говорил запах. Запахам кот доверял.

       Первым, что Глеб ощутил при пробуждении, был голод. Желудок сводило спазмами, а во рту набралось столько слюны, что она стекала по подбородку. Мышцы ныли, кости ломило, но голод диктовал свои условия. Глеб, стараясь совершать минимум движений, вытряхнул из сумки банки с тушенкой. Ел он, выгребая содержимое пальцами, причмокивая и облизывая, а наесться все не получалось.

       Ощущение сытости накатило сразу и вдруг, столь же отупляющее, как и голод. Глеб попытался преодолеть его, но только и сумел, что выползти да справить естественные надобности. Моча была бурой. Но сытость мешала нервничать.

       И Глеб, зарывшись в маты, снова заснул. Снилось ему собрание. Он стоял, облокотившись на трибуну, и говорил. Сначала тихо, потом громко, крича и перекрикивая толпу. Количество людей множилось, а потом они стали походить друг на друга. У всех были лица Наташки, а из голов торчали проводочки-петельки. И Глеб знал, что может дернуть любого - послушают.

       Было страшно.

       Второе пробуждение мало отличалось от первого. Разве что голод был не столь всеобъемлющим. И лихорадило меньше. Правда, отключило все равно, зато без снов. И в дреме Глеб слышал помещение и каждый предмет, в нем находящийся. Услышал и зверя. Тот сидел на подоконнике и разглядывал Глеба. У зверя было четырехкамерное сердце и еще одно, дублирующее, эхо которого терялось в ритме основного пульса. И сквозь дрему Глеб прицелился в голову, но стрелять не пришлось: зверь ушел.

       Потом Глеб не мог сказать, был ли зверь на самом деле или же существовал лишь в искаженном болезнью воображении. Главное - Глеб остался жив. И силенок прибавилось. А рука почти перестала чесаться. Все-таки медицина - великая вещь.

       - В бою не сдается наш гордый "Варяг", - севшим голосом сказал Глеб, пытаясь пошевелить пальцами. Получилось. Но повязку снимать он не стал. Сложив вещи, Глеб спустился с чердака и принялся обыскивать здание.

       Телефон. И еще один. И даже два, но все молчат. Темны мониторы, подернуты пылью. В кожаной папке покоится стопка документов, а из-под стола выглядывает мумифицированная нога в бурой туфельке. В шерсти ковра запуталось стекло. Из глазированных горшков торчат хлысты сухих лиан.

       Грязное зеркало трюмо подмигивает светом. Глеб трет поверхность, обдирая и пыль, и паутину, которая прилипает к рукаву. Отражение проступает медленно и оно незнакомо. Это узкое лицо с острыми скулами и мутными глазами не может принадлежать Глебу.

       Глебу только-только двадцать пять исполнилось, а мужику в зеркале хорошо за тридцатник. У него рожа мятая. Рыжая щетина на подбородке и шее растет клочьями, а в просветах кожа шелушится. На лбу шрам. На носу второй шрам, свеженький.

       Сам мужик невысок, худощав, еще и сутулится. У Глеба же осанка была. Два года себя дрессировал, как собачушку, не то на Гамлета героического метил, не то на неудачника-Ромео. Но главное же, что с результатом! А теперь что? Ничего. Хрень в складочку.

       Мужик ухмыльнулся и поправил лямки рюкзака. Из-за плеча выглядывало дуло винтовки, а поверх грязного комбеза лежала сбруя кобуры с ТТ.

       Глеб коснулся кончика носа мизинцем, и отражение повторило жест. Еще подмигнуло, дескать, и не надейся, ты это, больше некому.

       - Да пошел ты, - сказал Глеб и, повернувшись к зеркалу спиной, продолжил осмотр. Наткнувшись на поросшую плесенью банку варенья, он пальцем снял колонии и принюхался. Потом решился и попробовал. Очнулся, только когда в банке не осталось ни капли. И чувство голода поутихло.