Адмирал Вселенной - страница 4
Уточкин был в твердом кожаном шлеме и очках бабочкой. Он сидел весь на виду.
Мотор прогревался долго. Солидная публика безропотно глотала пыль. Но вот авиатор прибавил обороты, пыль поднялась столбом. Солдаты некоторое время пытались удержать аппарат, но через несколько шагов выпустили его, и он покатился, переваливаясь на кочках, все быстрее и быстрее.
И вдруг маленький Сережа, сидящий на плечах деда Николая Яковлевича, отчетливо увидел между велосипедными колесами и землей просвет. Аэроплан ни на чем не держался!
Пыль сразу улеглась. Аппарат летел. Желтые крылья просвечивались насквозь, и все внутренности их были видны против солнца.
Уточкин забрался чуть выше деревьев и шел в сторону женского монастыря. Потом снизился до земли и коснулся травы колесами. Безбилетная публика посыпалась с деревьев и устремилась к месту приземления аппарата… Народ ликовал, слышалось «ура».
На другой день все мальчишки города Нежина заикались, как Уточкин, и делали из дощечек аэропланы. Все были влюблены в Уточкина и аэропланы. Но только один мальчишка, шестилетний Сережа Королев, остался верным своей первой любви на всю жизнь.
ЦВЕТЫ ПОБЕДИТЕЛЮ
Как плохо быть маленьким!
— Сережа! Зачем ты к носу прилепил замазку?
— Ты опять полез на дерево? Наказание, а не ребенок.
— Положи нож на место! Порежешься!
— Сережа, не вздумай красить нос кошке. Она тебя поцарапает! Ну что мне с тобой делать? Ты можешь сидеть спокойно, как нормальный ребенок?
Наконец мальчик отыскал убежище от всевидящего ока бабушки. Он забрался на крышу ренскового погреба, где хранятся вина. Если лечь на живот и не поднимать головы, тебя никто не заметит. А ты видишь все. Вот булыжная мостовая. По ней едет загорелый «дядько» в тряской телеге, запряженной волами. У дядьки трясутся щеки. Он везет пикули — самые маленькие огурцы. Они так малы, что в спичечную коробку поместятся штуки три. А вот воз с корнишонами. Эти чуть побольше. Огурцы едут к бабушке на засолзавод. А отсюда знаменитые нежинские огурцы разъедутся по всей России и даже за границу.
Было время огурцов. Даже ночью просыпаешься от огурцов: с плантаций возвращаются молодые поденщицы и поют.
— Сережа! Сереженька!
Бабушка необыкновенно подвижна, несмотря на свою полноту. Она успевает всюду. Успевает даже вовремя поднести стаканчик всеми уважаемому бондарю Михаилу Иванычу, который умеет делать такие бочонки, что не заметишь стыка между клепками. Вот, поговорив о турецком перце, который вначале нужно завернуть в зелень, она уже возится у георгинов. Георгины — это ее гордость.
— Сережа-а!
Бабушка происходила из греков, приглашенных в Нежин еще Богданом Хмельницким для развития торговли. И в молодости была первой красавицей. Сережа не верил этим разговорам. Бабушка есть бабушка. Вот мама — это совсем другое дело; она не скажет: «Положи нож на место». Она, если надо, поможет и выкрасить нос кошке. Вот только нет ее. Она в Киеве.
И вдруг все изменилось. Приехала мама. Сережа старался вести себя хорошо. Он думал, что стоит хорошо себя вести, и она не уедет. По крайней мере, так говорила бабушка, объясняя необходимость ее учебы на высших женских курсах плохим поведением Сережи. Он ходил за матерью по пятам. Она привезла деревянную саблю.
— Мама, может, ты не уедешь в Киев? — спросил он с надеждой. — Я себя хорошо веду. Мне скучно жить только с бабушкой.
Мария Николаевна руками развела: как объяснить такому малышу, что «надо» есть надо.
Наступили сумерки. Темнота закоулков медленно растекалась на открытые места. На востоке свежо и чисто засияла первая звезда. С трудом продравшись сквозь густую листву деревьев, вышла луна.
— Мама, глянь, как звездочки роятся — точно свечки! — сказал Сережа. В его глазах было столько счастья.
Наконец и бабушка присела. Но нет, она тут же подхватилась.
— Пойду соберу Сережины игрушки, — сказала она.
— А Сережа сам?
— В саду темно. Он боится темноты.
— Как? Ты боишься темноты?
Глаза мальчика округлились. Он представил громадный сад, залитый лунным светом. И стоит большой, темный кто-то, прячется от месяца и глазищами глядит из-за дерева. Хлоп-хлоп глазищами. И бочки Михаила Иваныча белеют, а за бочками тоже кто-то прячется.