Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии - страница 17

стр.

, а затем исследованного М.С. Малер[38]. По Малер, аутистический синдром складывается из следующих признаков: 1) потеря фундаментальной способности различать одушевленную и неодушевленную материю, то, что фон Монаков назвал протодиакризисом; 2) привязанность к неживым объектам, таким, как игрушка или стул, и одновременно — неумение строить отношения с людьми, прежде всего с матерью, которая при этом обычно сообщает, что «не может пробиться к ребенку»; 3) склонность к фиксации тождества предметов, описанная Каннером как классический симптом детского аутизма; 4) стремление к одиночеству и активное противодействие попыткам навязать им человеческий или социальный контакт; 5) использование речи (если они говорят) не как средства общения, а для манипулирования собеседником: как пишет Малер, «эти дети командуют взрослым с помощью сигналов и жестов так, будто это полуодушевленный или неодушевленный механизм, который можно по своему усмотрению включать и выключать»; 6) наконец, Малер указывает на еще одну черту, важную с точки зрения наших рассуждений, о снижении значимости «анального комплекса» для умственного человека: «у большинства аутичных детей наблюдается очень незначительная фиксация психической энергии на поверхности тела, чем объясняется их низкая чувствительность к боли; это сопровождается отсутствием либидонозных зон, иерархически организованных по принципу удовольствия» (М.С. Малер, 1968)[39]

Итак, неумение различать живую и неживую материю, неспособность к человеческим отношениям и к общению, использование речи в манипулятивной функции, преобладающий интерес к неодушевленным объектам — все это слишком напоминает характеристики описанного нами типа. Впрочем, чтобы ответить на вопрос, существует ли у взрослых форма психического расстройства, соответствующая детскому аутизму, нужны еще специальные исследования. Поэтому более корректно пока говорить о сходстве функционирования кибернетического человека с клинической картиной шизофрении. Но здесь возникает ряд затруднений.

Во-первых, в различных психологических школах приняты очень разные определения шизофрении, которые варьируют в диапазоне от традиционных представлений о ней как о заболевании, вызванном органическими причинами, до представлений, принятых в школе Адольфа Мейера (Салливэн, Лидц), в работах Фромм-Райхманн, а в более радикальной форме — в школе Лэнга, в рамках которых шизофрения считается не заболеванием, но психическим процессом, развивающимся с раннего детства и представляющим собой реакцию на особого рода межличностные отношения. Что же касается соматических нарушений, то Лэнг, например, рассматривает их как результат, а не как причину этого процесса.

Во-вторых, понятие шизофрении объемлет целый ряд различных психических нарушений, так что со времен Блейлера принято говорить скорее о шизофрениях, чем о шизофрении как едином заболевании.

Наконец, в-третьих, динамика шизофрении изучена еще очень слабо, и пока у нас слишком мало данных, позволяющих с уверенностью судить об этом процессе.

Весьма перспективным является, на мой взгляд, изучение связи шизофрении с другими типами психических нарушений, в частности с эндогенными депрессиями. Конечно, даже такой глубокий исследователь, как Блейлер, четко различал шизофрению и депрессивный психоз, и действительно клинические картины двух этих процессов не совпадают (хотя во многих случаях приходится ставить сложный диагноз, сочетающий признаки шизофрении, депрессии и паранойи). Тем не менее есть основания предполагать, что два эти заболевания представляют собой разные формы одного и того же психотического процесса. С другой стороны, может оказаться, что различия между разными видами шизофрении являются более фундаментальными, чем различия между шизофреническим и депрессивным процессами. Если это в самом деле так, это избавляет нас от видимого противоречия, ибо наряду с явными чертами шизофрении, свойственными современному человеку, имеется еще одна очевидная его особенность — скука, в основе своей восходящая к состоянию хронической депрессии