Афоризмы великих мужчин - страница 5
Женщины знают только один способ нас осчастливить и тридцать тысяч способов сделать нас несчастными.
Женщины творят историю, хотя история запоминает лишь имена мужчин.
За тучными коровами следуют тощие, за тощими – полное отсутствие говядины.
Замечено, что священники всего мира – раввины, муфтии, доминиканцы, консисторские советники, попы, бонзы, – короче, весь дипломатический корпус божий, – отличаются фамильным сходством лиц, характерным для людей одного промысла.
Когда Богу на небе скучно, он открывает окно и смотрит на парижские бульвары.
Когда глаза критика отуманены слезами, его мнение немногого стоит.
Когда порок грандиозен, он меньше возмущает. Англичанка, стыдившаяся голых статуй, была менее шокирована при виде огромного Геркулеса: «При таких размерах вещи не кажутся мне такими уж неприличными».
Когда сходятся кухарки, они говорят о своих господах, а когда сходятся немецкие авторы, они говорят о своих издателях.
Когда уходят герои, на арену выступают клоуны.
Когда-то я думал, что всего ужаснее женская неверность, и, чтобы выразиться как можно ужаснее, я называл женщин змеями. Но, увы! Теперь я знаю: самое ужасное – то, что они не совсем змеи; змеи ведь могут каждый год сбрасывать кожу и в новой коже молодеть.
Кого Юпитер хочет наказать, того он делает поэтом.
Красивые рифмы нередко служат костылями хромым мыслям.
Талант мы угадываем по одному-единственному проявлению, но чтобы угадать характер, требуется продолжительное время и постоянное общение.
Талмуд есть еврейский католицизм.
Там, где кончается здоровье, там, где кончаются деньги, там, где кончается здравый человеческий рассудок, – там повсюду начинается христианство.
Те, кто здесь, на земле, пил чашу радости, расплатятся там, наверху, похмельем.
Теперь не строят готических соборов. В былое время у людей были убеждения; у нас, современников, есть лишь мнения; а мнения мало для того, чтобы создать готический храм.
То хорошо у нас, немцев, что никто еще не безумен настолько, чтобы не найти еще более сумасшедшего, который понимал бы его.
Только великий поэт может понять поэзию своего времени. Поэзию прошлого легче понять.
Только решетка отделяет юмор от дома умалишенных.
Только родственная скорбь исторгает слезы, и каждый, в сущности, плачет о себе самом.
Тот, кто находится высоко, должен так же подчиняться обстоятельствам, как флюгер на башне.
Тот, кто хочет влиять на толпу, нуждается в шарлатанской приправе. Даже сам Господь Бог, издавая свои заповеди на горе Синай, не упустил случая основательно посверкать молниями и погромыхать, Господь знал свою публику.
У англичан больше мнений, чем мыслей. У нас, немцев, наоборот, так много мыслей, что мы не успеваем даже составить себе мнение.
Только у гения есть для новой мысли и новое слово.
Тот, кто видит своего бога страдающим, легче переносит собственные страдания.
У всякой эпохи свои задачи, и их решение обеспечивает прогресс человечества.
У каждой эпохи свои изъяны, которые прибавляются к изъянам более ранних эпох; именно это мы называем наследием человечества.
Французский народ – это кошка, которая, даже если ей случается свалиться с опаснейшей высоты, все же никогда не ломает себе шею, а, наоборот, каждый раз сразу же становится на ноги.
У меня же была зубная боль в сердце. Это тяжелый недуг, от него превосходно помогает свинцовая пломба и тот зубной порошок, что изобрел Бертольд Шварц.
У народов время есть, они вечны; смертны лишь короли.
У него отваги хватит на сотню львов, а ума – на пару ослов.
У римлян ни за что не хватило бы времени на завоевание мира, если бы им пришлось сперва изучать латынь.
Ученый казуист и духовный пастырь Шупп говорит даже: «На свете больше дураков, чем людей».
Французское безумие далеко не так безумно, как немецкое, ибо в последнем, как сказал бы Полоний, есть система.
Фридрих Великий имеет большие заслуги перед немецкой литературой: между прочим ту, что свои стихи он издал по-французски.
Французский язык в сущности беден, но французы умеют использовать все, что в нем имеется, в интересах разговорной речи, и поэтому они на деле богаты словом.