Африканскими дорогами - страница 2
— Да, действительно, я припоминаю, что в тысяча девятьсот сорок первом году к нам переселилось много соплеменников с Берега Слоновой Кости.
— А вы не знаете, кто возглавлял это движение?
— Мне рассказывали о сыне верховного вождя абронгов Кваме Адингра. Он якобы сумел убедить своего отца, правителя города Бондуку, чго переселение спасет его народ от притеснений. Около десяти тысяч человек пошли за вождем в это добровольное изгнание.
Слушая «нану», я вспоминал, как свыше ста нет назад Давид Ливингстон писал в своих африканских дневниках о том, что крестьяне тех мест, которые он посетил, покидали свои деревни, когда тирания вождя становилась непереносимой. Они уходили на новые земли, и правитель оставался без подданных. На Береге Слоновой Кости история повторилась, правда, на этот раз люди спасались от произвола колониальных властей.
— А вы не знаете, какие конкретно причины побудили абронгов перейти на земли соплеменников по другую сторону границы?
— Я сам не был на Береге Слоновой Кости в те годы, — ответил «нана». — Но мне пришлось разговаривать со многими беженцами. Я хорошо помню их рассказы. Тогда в этой французской колонии правили ставленники вишистского режима — расисты до мозга костей. Например, в магазинах были отдельные прилавки для белых и черных. От крестьян власти требовали поставок каучука, пальмового масла. Каждый мужчина несколько недель, а то и месяцев был занят на принудительных работах.
— Впрочем, — продолжал старик, — я думаю, что главной причиной было желание людей сохранить собственное достоинство. Свободный человек готов перенести любые лишения, но, наталкиваясь на унижения, он бунтует.
Увлеченный беседой, я не заметил, как мы доехали до Кумаси. Грузовик резко затормозил, остановился. Уставшие пассажиры торопливо соскакивали на мостовую и быстро растворялись в уличной толпе.
Вечером в гостинице я записал весь разговор со стариком попутчиком. Меня мучила мысль, что я не задал «нане» какой-то важный вопрос. Но какой?
Внизу в ресторане оглушительно гремел оркестр, от которого дрожало здание. Пытаясь отвлечься, я взял в руки роман Бальзака «Крестьяне», которого раньше не читал. Вскоре я уже не слышал рвущейся сквозь стены какофонии. Перед моими глазами развертывались пейзажи долины Авона в далекой Бургундии. Проникновенно описывал Бальзак страсть нарождающейся в деревне буржуазии к накопительству, жадную привязанность французского крестьянина к своей земле.
И вдруг я вспомнил вопрос, который вертелся у меня на языке. Как у абронгов достало душевной силы, чтобы оторваться от своих полей и усадеб и уйти в изгнание? Ведь они не могли знать, как долго останется ви-шистский режим у власти? Они рисковали никогда больше не увидеть родных мест. Или же само их отношение к земле, к собственности было совершенно другим, чем, скажем, у французского или английского земледельца?
Лишь много позднее, читая книгу французского исследователя Африки межвоенных лет Анри Лабурэ, я получил ответ на мучившие меня той ночью вопросы. Лабурэ подробно описывал, как обрабатывает землю западноафриканский крестьянин, и, в частности, упоминал, что по мере истощения плодородия почвы им забрасываются старые поля и обрабатываются новые земли. Деревенский совет старейшин наблюдает за тем, чтобы все владения деревни распределялись между семьями «по справедливости», в соответствии с их реальными нуждами. Иногда деревни снимались с места и перебирались поближе к целине, обещающей устойчивые урожаи в течение нескольких лет.
Конечно, в мире, о котором рассказывал Лабурэ, у крестьянина не могло возникнуть и окрепнуть чувство привязанности к собственному клочку земли, столь характерное для европейского земледельца. И весь уклад жизни, и сложившаяся веками психология, и традиционные верования делали его свободным от того ярма собственности, которое причинило столько страдании его европейскому собрату.
Вероятно, если бы не случайная дорожная встреча, эта сторона местной жизни еще долго оставалась бы просто незамеченной мною. Но африканская дорога тем и интересна, что никогда не бывает безлюдна.