Африканский капкан - страница 26

– А-а, – почесал затылок. – Слушай. Найди где-нибудь экскаватор. Вот так надо, – провел пальцем по горлу.

– Где я его найду?

– Найди. Точка.

– Экскаватор найти сейчас… это червонец, – недовольно начал кто-то из шестерых.

– Что-о? – Плексигласов от неожиданности даже закосил на один глаз. – Я вам сколько закрыл в том месяце? Мало? Другие дугой выгнулись – столько не получили.

– Да я ничего.

– Ничего… то-то. Мастер! – крикнул в окно вагончика. И тотчас черноволосый парень выскочил на крыльцо. – Ты почему не обеспечил бригаду раствором? – Плексигласов постепенно повышал голос. – Почему бригада стоит?! За чей счет им закрывать наряды?! Молчишь? Сопляк, понимаешь. Не подскажешь – ничего сам не сделает. – И уже спокойно, почти устало, – иди, Зайцев, иди. Сообрази там… – Поднялся на крыльцо, подталкивая за плечи мастера.

Вошли. Плотно закрыл дверь. Оба расхохотались.

– Ну и артист ты, Родон Герасимович.

– Так надо, – развел руками. – Принял меры. Подстегнул мастера. Мы же понимаем друг друга, а? – Довольно потер руками джинсовые ляжки. – Я еще и не то могу, Славик. – Подмигнул. – Короче, мне в одно место надо по делам… – Растопыренной ладонью покрутил у виска, будто завел воображаемую пружину. Продекламировал.

«Нам солнца не надо – нам партия светит. Нам хлеба не надо – работу давай!»

– Родон Герасимович, сам придумал? – восхищенно спросил Слава.

– Что ты! Что ты, Слава! Я только присматриваюсь к общественной стезе… В общем, я пошел. А ты работни как-нибудь… Привыкай принимать самостоятельные решения.

Компания была сбитая. Видно, не впервые собирались вместе.

Роль Славика определил Родон:

– Ты, старик, сегодня ухаживаешь за этой девушкой. Идет?

– Маша меня зовут.

– Значит, Машенька. Очень приятно.

– Ты смотри, какой шустрый. В отца пошел. У него отец в пятьдесят шесть ушел к другой женщине. По любви. – Родон со значением поднял палец и рассмеялся. – Не обижайся, старик, – хлопнул по плечу. – Это я больше для Маши. Предупредил, так сказать. Танцуем, друзья! Музыка!

«Я спросил у ясеня, где моя любимая…». – И что же вы теперь, живете с матерью?

– Да.

Было приятно танцевать с ней. Спрашивая, она смотрела ему в глаза, чуть откидывая голову. И хотелось погладить и выпрямить вздрагивающую спиральку волос у нее на виске.

– Извините, вам, наверное, неприятно, когда говорят об отце?

– Отчего же. Нет вовсе… Я странно отношусь к нему, будем еще танцевать? – Вы хотите?

– Очень хочу. Только я ничего не могу, кроме танго.

– Стоять и покачиваться мы можем под любую музыку. Кому какое дело. – Спасибо.

– Глупый.

– Я не глупый.

– Извини.

– Это ты меня извини. Я бываю неловким.

– А бываешь и ловким?

В ее вопросе он уловил скрытый вызов. Смешался и торопливо поцеловал ее в зеленоватый от света торшера висок. Она чуть помедлила, потом прошептала:

– Не надо сейчас.

– Угу… – Их глаза опять встретились. – Ты красивая.

Она усмехнулась.

– Отец интересный мужик был, – сказал, чтобы что-то сказать.

– Почему был?

– Как-то привык так, – пожал плечами. – Он в армию с пятнадцати лет ушел. По комсомольскому набору. Но службу считал хотя и важным, но не главным делом в своей жизни. А главным для него было участвовать в большом государственном строительстве. Говорил: «Страна коммунизм строит, а я в армии задержался». И учился у новобранцев любому ремеслу: «На гражданке пригодится». Он все мог: сшить костюм, перекрасить пальто, привить черенок на яблоню, сделать табуретку и даже построить дом… Конечно, бывали курьезы. Мама как-то лежала в больнице, мы одни с ним остались, как раз на Первое мая. Он говорит: «Испечем пирог и печенье на праздник. Порадуем мать». Я, конечно, засомневался, а он: – «Я старый солдат…». Короче, надел белый фартук, – он все любил делать красиво, – засучил рукава, взял самую большую миску и вылил в нее трехлитровую бутыль молока. Насыпал муки, помешал – жидко. Еще подсыпал, помешал, снова подсыпал… В общем, сколько дома муки было, столько и высыпал, а все равно жидко. Послал меня у соседа одолжить, потом у другого соседа… Уехал я в школу, вечером приезжаю: на столе гора печенья. И на холодильнике гора. А он говорит: «Еще два противня и все!». Доволен собой. Я обалдел. Попробовал – не могу раскусить. Говорю отцу: «Твердовато». Кивает: «Да, твердовато, но это хорошо. Не испортятся». «Ну, а пирог?» – спрашиваю. – «Еще печется». Поверишь, пирог этот пекся ровно полдня и ночь, а утром его выбросили собакам вместе с кастрюлей…