Агава - страница 15

Генерал поднимает трубку и набирает номер.

— Десять минут, — произносит он и вешает трубку.

Ровно через десять минут ему звонят по прямому проводу. Эту линию его люди тщательнейшим образом проверяют каждые два дня, чтобы убедиться, что ее никто не прослушивает.

— Капитан… — ласково начинает Фаис.

С этим собеседником генерал говорит долго. Расследование, которое он поручает ему провести, совсем иного рода, чем то, официальное.

Поговорив, он удовлетворенно кладет трубку. Человека, с которым генерал только что беседовал, он сам готовил в военной школе. Никто не подозревает, что они как-то связаны друг с другом. То обстоятельство, что человек этот занимает один из ключевых постов в министерстве, весьма полезно для расследования. Но оба должны соблюдать осторожность. Цена, которой придется расплачиваться за провал, может оказаться слишком высокой.

Сидя за столом, главный редактор Бьонди закуривает сигарету и выжидательно смотрит на Алесси.

— Ничего особенного, говорит тот. — Обыкновенные похороны.

Алесси перебирает в памяти впечатления дня. Гнетущая жива на кладбище Ведано. Он ненавидит кладбища и давно решил: когда пробьет его час, пусть его кремируют. И еще сверлящая мозг мысль: если по официальной версии это самоубийство, то как же разрешили панихиду, мессу, захоронение в освященной земле? Сам Паоло никогда за популярностью не гнался. На память ему приходит сонет Белли5 — поэта, тоже не признававшего никаких авторитетов:

А может, все не так уж и просто, размышлял он, спустив из машины ноги и пережевывая бутерброд с окаменевшей копченой колбасой, который он раздобыл в единственной поблизости от кладбища лавчонке, где было столько мух и так воняло, что хотелось закрыть глаза и зажать нос. Но очень уж нахально давал о себе знать голодный желудок. Чего доброго, еще язву заработаю.

Как знать, может, в высоких сферах у кого-то заговорила совесть: они-то там наверняка знают, что генерал Армандо Фульви имеет право на погребение в освященной земле. Воспитание и традиции берут свое— можно убить человека, но отказать ему в погребении по христианскому обряду негуманно; даже приговоренным к смертной казни никогда не отказывали в праве на исповедь, молитву и отпущение грехов.

Он видел, как от госпиталя «Челио» отъехали в своих синих лимузинах самые влиятельные персоны — штатские и военные, как вереница машин покатила по кладбищенской аллее к часовне, где служили панихиду. Алесси занес в свою записную книжку десятка два наиболее громких имен. Он-то думал, что знает в этик кругах почти всех, а на поверку оказалось, что его сведения весьма скудны. Перед входом в часовню Паоло заметил две женские фигуры в черном — очевидно, жена и дочь покойного. Обе высокие и прямые, они казались издали удивительно похожими. Он смотрел, как женщины одновременно легким кивком отвечали на соболезнования; а мимо все шли и бормотали слова сочувствия многие из тех, кто знает правду, и кое-кто из тех, по чьей воле все это произошло.

В какой-то момент Паоло тоже захотелось подойти, но он удержался; а вот его коллега из правой газеты представился обеим женщинам и, почтительно склонившись, что-то промямлил. Можно себе представить, что он теперь напишет: «Благородная сдержанность… окаменевшие от горя». И еще что-нибудь в этом духе. Но разве при жизни генерал не был одинок? Насколько известно Паоло, жена и дочь покинули его.

Паоло хотел поговорить с Маринетти, но вряд ли во время похорон можно было узнать от него что-нибудь важное. А когда он позже позвонил Маринетти — сначала домой, потом в палату депутатов, — ему ответили, что сразу же после похорон тот уехал в Геную и вернется лишь в конце августа.

И вот, сидя перед Бьонди, репортер отрицательно мотает головой:

— Ничего. Похоронили и все.

— Мы не можем пройти мимо этой истории, — говорит главный редактор, которого такой ответ мало устраивает. — Подумай как следует и набросай строк восемьдесят. Да оторви ты свой зад от стула, черт побери!