Агония российской империи - страница 17

Снова, как арестант под стражей, я ожидал в длинном коридоре, пока откроется экзаменационная камера. На сей раз, однако, всякие признаки нервности исчезли, и я вступил в комнату с храбростью испытанного ветерана. Профессор в пенсне с кротким выражением лица, с отвислыми усами, взглянул на меня и сложил концы пальцев вместе.

– Можете вы мне сказать, как называется французский дредноут, спущенный недавно в Бресте? – спросил он.

Я отрицательно покачал головой и улыбнулся.

– Нет, сэр, – сказал я отчетливо, – я не знаю и не беспокоюсь о том. В моем распоряжении только полчаса времени, чтобы доказать вам, что знаю французский язык не хуже вас. Поговорим о другом.

Тут я сделал удачный ход. Он говорил с легким английским акцентом, и, прежде чем он успел прервать меня, я разбил его защиту.

– Вы профессор С, – сказал я. – На прошлой неделе я видел вашу книгу «О фонетике».

Своей выходкой я нарушил тайну анонимности, под которой якобы выступают все экзаменаторы гражданского ведомства. Профессор быстро остановил меня, не подтверждая и не отрицая моих слов. Дело было сделано. Разговор перешел на фонетику, в которой я был знаток, а С. только новичок, и с этого момента я был спасен. Прошел давно установленный срок, а профессор все еще продолжал разговор. Я задел его конек и, когда наконец я расстался с ним, я знал, что, хотя по-немецки у меня вышло плохо, зато французское устное испытание я сдал блестяще.

В тот же вечер я отправился в Шотландию в горы и провел там великолепно следующие четыре недели, удя рыбу в Спей и охотясь на тетеревов в имении моей бабушки. По мере приближения сентября я стал испытывать муки беспокойства. Я подготовил моих родителей к тому, что им придется разочароваться. В своем пессимистическом состоянии я не делал никаких попыток избавить их от беспокойства за мое будущее. Особенно моя бабушка продолжала смотреть на меня как на козла отпущения, который не имел никакого права на все хорошее в жизни. Если я наливал второй стакан портвейна за обедом, я был уверен, что встречу ее упрекающий взор. Меня окружала атмосфера явного неодобрения, и, примирившись с неизбежностью возвращения на каучуковые плантации Востока, я стремился извлечь сколько мог удовольствий из этой последней представляющейся возможности легко пожить. С таким настроением принимает осужденный сытный завтрак перед казнью.

2 сентября, в тот благословенный день, когда я появился на свет, я отправился в соседний город сыграть партию в гольф. Не успел я расположиться на третьем поле, как меня встревожил дикий крик. Я отвлекся от мяча и увидел двух своих младших братьев, кативших на велосипедах наперерез по склону нашей горной дороги. Норман, который впоследствии погиб славной смертью под Лоосом, исчез в канаве. Переднее колесо его велосипеда погнулось, но его лицо сияло от возбуждения. Ликуя, он потрясал в воздухе какой-то бумагой.

– Ты выдержал, – крикнул он, запыхавшись, – ты первый.

Я взял бумагу из его рук. Это была правда. В ней черным по белому стояло: Первый – Р. Г. Брюс Локкарт. Я занялся изучением листа с отметками. Я был первым на семнадцать баллов. У первых четырех кандидатов было пятьдесят баллов. У меня вышло плохо по немецкому языку, который я знал лучше всех предметов. Одну отметку я получил по математике. По праву я был на втором месте и на первом – по политической экономии. По французскому языку я получил на тридцать пять баллов больше, чем другие кандидаты. Я получил девяносто девять баллов из ста по французскому устному экзамену. Это сделали помпадурши. Я не знаю, живы ли они еще. Я никогда не узнал, как их звали. Но за тот ущерб, который я причинил могуществу, величию и владениям Британской империи своими действиями в качестве должностного лица, они и только они должны нести полную ответственность.

Я бросил свою игру и вернулся домой, чтобы объявить новость родителям. Они недавно отпраздновали свою серебряную свадьбу, и большинство моих многочисленных родственников находилось в сборе по соседству. Мы устроили поистине великолепную встречу. Никогда, ни до того, ни после, я не чувствовал себя столь добродетельным. Конверт без марок с надписью: «Служба его величества» произвел молниеносно метаморфозу в моей жизни, и к вечеру я из разряда ни на что негодных людей перешел в Валгаллу героев. Моя бабушка прижала меня к своей пышной груди и с непогрешимостью истинно великих людей заявила, что она всегда верила в мой успех. Она послала за своей сумочкой, за очками, и затем выписала мне чек на сотню фунтов. Ее пример оказался заразительным, и я получил в тот день до двухсот фунтов в подарок. Несколько дней спустя, не тронув этих денег, я отправился в Лондон, чтобы приступить к своим официальным обязанностям в Министерстве иностранных дел.