Академия Князева - страница 6
– Подъе-о-ом!
В соседней шестиместке завозились. Кто-то неузнаваемо хриплым со сна голосом обругал комаров, а потом Костюка, что не дал доспать десять минут.
– Хоть бы дождь да выспаться!
«Дудки, подумал Князев, натягивая штаны. – Ты у меня и в дождь днем спать не будешь».
– Он тебе еще надоест! – лениво возразил другой голос, и Князев опять не понял, кто сказал.
Растревоженные комары вились над головой, и гудение их напоминало отдаленное победное «ура». Князев рывком вытащил из-под края спального мешка подобранный низ полога. Лицо и шею вмиг ожгло. Схватив сапоги и накомарник, он выскочил вон, отмахиваясь от гудящего облачка.
В шестиместке снова приутихли, и Князев почувствовал, что без его помощи там не поднимутся.
Он широко распахнул створки, просунул внутрь голову.
– Вы что это, друзья, разлеживаетесь? Тапочкин! А ну, живо! А ты, Илья, чего копошишься? Шевелись и напарника своего шевели! Быстро, быстро! Чтоб в восемь часов духу вашего в лагере не было!
Князев перевел дыхание, огляделся.
– Матусевич! Ты опять полог к палатке приколол? Тебе что, лень колышки вбить? Еще раз увижу – ремонт за твой счет. Ты в ней поспишь лето и укатишь в свой Киев, а нам их на четыре года дают!
Пологи зашевелились, заходили ходуном низкие нары, заметались под марлей смутные тени, выпячивая то локоть, то пятку, то голову. С Князевым шутки плохи.
А Князев уже спускался к речке. Спугнув стаю мальков, он по камням добрался чуть не до средины. Здесь обычно продувало, и комаров почти не было.
От воды веяло свежестью. Сев на валун и спустив в воду ноги, он смотрел, как течение перебирало на дне мелкую гальку. Прямо к сапогу подошел харюсишко, повернулся против струи и замер, чуть поводя плавниками. Князев шевельнул носком, рыба метнулась темной молнией и исчезла.
Набрав в ладони воды, он прополоскал рот, умылся, потер застывшие руки, надел накомарник, и с неохотой побрел к берегу. Вот бы просидеть здесь целый день и ни о чем не думать!
Навстречу по одному спускались невыспавшиеся обитатели шестиместки. Впереди шел Матусевич, узкоплечий и маленький студент-практикант, за ним – подпоясанный полотенцем техник Илья Высотин, с рыжей козлиной бородкой и скептическим прищуром.
– Доброе утро, Андрей Александрович! – как всегда, первым поздоровался Матусевич: сказывалось хорошее воспитание. Остальные молча прошмыгнули мимо.
Князев подошел к кухне, заглянул в ведро.
– Что у нас сегодня? Рассольник?
– Когда же все это кончится? – слезно спросил Костюк, наливая ему суп. – Нету от них, проклятых, спокою, лезут везде…
Князев взглянул на его опухшие, исцарапанные руки и промолчал. Как сказать ему, что это только начинается? Недели через две-три откроет «второй фронт» гнус – мелкая таежная мошка, у которой не жало, а челюсти. Она набивается всюду, где тесно: под обод накомарника, за ремешок часов, в сапоги, пролезает сквозь ячею сетки, через тугие витки портянок и грызет, неслышно грызет до крови. А потом тело распухает и свирепо зудит, и нет от мошки спасенья и укрытия; только темноты боится она да адской смеси дегтя с рыбьим жиром, которой приходится мазать руки, сетку и целый день дышать этим смрадом.
Ну что ж, он предупреждал, когда брал на работу. Он всех предупреждал, кто не бывал в тайге: не курорт. Жалость тоже излишня. Мошке все равно, кого грызть – начальника партии или повара.
Всего этого Князев не сказал. А когда Костюк подал миску и большую кружку чая, он только сочувственно улыбнулся.
– Ничего, Петро, потерпи. В конце августа пойдешь по ягоду уже без накомарника.
– До этого дожить надо! – пробурчал Костюк.
– Доживем! – И Князев зашагал в палатку – хоть поесть спокойно. Допив пахнущий веником чай – когда этот Костюк научится заваривать! – он позвал:
– Дюк, Дюк, иди сюда.
Но Дюк не шел. Наверное, вырыл где-нибудь неподалеку нору и лежал, уткнув нос в землю, спасался от комарья. «Ничего, жрать захочет – явится», – решил Князев и вывалил недоеденную гущу.
От костра послышалась бубнящая скороговорка Костюка и вопли Тапочкина. Князев поморщился. Этот школяр с лицом херувима последние дни даже мыться перестал. Пришлось наказать Костюку, чтоб не кормил его неумытого…