Актовый зал. Выходные данные - страница 48
Инга вышла из дому и пошла по деревне в сторону пруда.
Сначала Роберт пробовал убедить ее не делать из их дружбы такой уж тайны, но у него ничего не получилось.
Она была в черном костюме. Роберт спросил:
— Собираешься в церковь?
— Я уже оттуда.
— А целоваться после этого можно?
— Попробуй.
— Гм, отлично. Надо тебе почаще ходить в церковь.
— Пастор говорит, что вы хотите стереть с лица земли Германию.
Роберт расстелил свой френч на пне и сел.
— Ну, пойди сюда, — сказал он, — и признайся: веришь ты этому? Веришь, что я хочу стереть с лица земли Германию?
Она села рядом и сказала:
— Ты — нет, — но смотрела она не на него, а куда-то в сторону.
Роберт повернул ее лицо к себе.
— Только не увиливай. Ты сама сказала «вы», а теперь хочешь сделать для меня исключение. Но ведь ты понимаешь, что исключить меня нельзя. «Вы» — это верно, а вот «стереть Германию» — это чушь. Ваш пастор болван или опасный человек.
— Теперь ты тоже сказал «ваш», — заметила Инга. — Я говорю «вы» и ты — «вы», а для «ты» и «ты» у нас, кажется, не остается места. Что же будет дальше?
— Сядь поближе.
Но Инга не шевельнулась, и Роберт сказал:
— Когда пастор расправляется с библейской историей, тут я ничего не могу возразить — он при сем не присутствовал. Но ведь здесь-то он присутствует, здесь-то он может глядеть во все глаза, и если он так говорит, значит, просто лицемерит. Ты что же, не видишь этого?
— Давай больше об этом не говорить, — сказала Инга.
Они пошли обратно к шоссе, а потом брели без дороги, и Инга подобрала картофелину, забытую в поле, и тогда они стали искать еще и рассказывать друг другу про костры, которые жгли в детстве на полях под Кёнигсбергом и в саду в предместье Гамбурга, и расписывать, какие огромные были те печеные картофелины и на вкус как марципаны, а у нас — как шоколад, их можно было есть не с фасолью, а даже с ванильным соусом; ну, это еще что, вот у нас были такие, что подложишь их наседке, и цыпленок вылупится — правда, высиживать его надо немного подольше, ведь все-таки картошка, да и цыплята-то не простые, а фазанчики… Но на поле за деревней Инги они не нашли больше ничего, да и было бы чудом что-нибудь там найти.
Роберт вывел свой велосипед из кустов у пруда и уже перекинул ногу через седло, когда Инга сказала:
— Нам раздали анкеты для экзамена на аттестат зрелости в будущем году. Там спрашивается, есть ли родственники за границей. Что ж мне теперь писать — да, брат в Гёттингене и две тетки в Баварии? С седьмого октября тысяча девятьсот сорок девятого года, так, что ли?
Роберт прислонил велосипед к тополю.
— Что за чушь, это ведь только переход…
— От чего к чему? От Германии к России и Америке?
— Нет, от… ах, черт, ты на все смотришь не знаю чьими глазами. Да посмотри ты своими… много ли ты видела за свои двадцать лет от той самой Германии, о которой сейчас так причитаешь? Что ты видела, кроме пушек, свастик и военных сводок да городов, где горели крыши, а не фонари? Я лично ничего больше не видел. А вот хочу посмотреть и на что-нибудь другое. Я прошел всю Польшу и часть России и видел не пейзажи, а только поля сражений. Я не бродил, а маршировал, и каска на голове заслоняла мне небо. Ничего себе была когда-то рекомендация: приходишь куда-нибудь, и все знают, что ты немец. А я хочу, чтобы это и вправду было рекомендацией, и не хочу больше зарываться в землю ни как солдат, ни как пленный, ни в чужой стране, ни у себя дома. Почему ты никак не поймешь, что теперь все может пойти по-другому? Теперь мы не Германская империя и не Великая германская империя, а Германская Демократическая Республика. Ты, может, не так чувствуешь разницу: съездила на прошлой неделе из деревни в город, в школу, и завтра опять поедешь из деревни в школу… А вот я… вчера, когда было объявлено, что мы теперь Республика, Германская и Демократическая, так вот, вчера я уже четвертые сутки жил в доме, который называется «Общежитие рабоче-крестьянского факультета». Может, такое название с непривычки кому и покажется неблагозвучным, как и название «ГДР», но ничего, это пройдет! Главное, все здесь соответствует действительности, это так и есть, и тебе я могу сознаться: я горжусь этим, чуть не лопаюсь от гордости.