Аквитанская львица - страница 17

– Что вы скажете в свое оправдание?

Но что они могли сказать: не хотим горбатиться на вас, ваше величество, а хотим быть себе хозяевами? Как горожане итальянских городов? Одним словом, старейшины молчали…

И тогда юный король произнес во всеуслышание:

– За ваше предательство вы понесете суровое наказание. Я, волею Божьей король Франции Людовик Седьмой и граф Пуатье, приказываю: во-первых, распустить городскую коммуну, – тяжело вздохнули старейшины: это было жестоко. – Освободить друг друга от взаимной клятвы, скрепившей ваш договор, по которому вы решили лишить меня моих земель. Это во-вторых. – Старейшины вздохнули еще раз. – И отдать мне в заложники сыновей и дочерей всех старейшин и самых знатных горожан Пуатье. Это в-третьих! Срок вам – неделя.

Наказание в случае мирного решения вопроса было придумано заранее – еще в Париже, в спальне венценосцев, главном военном штабе королевства. Самые мудрые горожане Пуатье это поняли тотчас. Алиенора Аквитанская, на коронации которой они присутствовали всего год назад, объявила им войну. В сложившейся ситуации у них был единственный защитник – настоятель аббатства Сен-Дени, миролюбец и праведник Сугерий. И потому пуатевинские послы в обход короля немедленно понеслись в Париж. Через два дня после указа короля они были в столице Иль-де-Франса, и в этот же день отец Сугерий забрался в крытую повозку, обложенную для удобства шубами, и та понесла его на юго-запад. Дорога заняла еще пять дней. В кибитке аббат ел, в кибитке спал, пока менялись пейзажи, а солнце уступало место луне и наоборот.

Пуатье насторожило настоятеля Сен-Дени. Особенно когда он проходил мимо рыцарских рядов, охранявших королевский дворец. Что тут скажешь, военное положение!

Аббат Сугерий вошел в покои своего короля ровно в полночь, когда до истечения срока оставалось не более шести часов. За парижского священника молились в эти дни все наиболее состоятельные семьи Пуатье. У Людовика не было сна – он в мрачной задумчивости пил вино. Но, увидев своего наставника, король даже привстал за трапезным столом.

– Святой отец? – пробормотал он, держа в руке только что наполненный кубок.

В покоях дворца, где разместился Людовик, трещал дровами камин и горели в бронзовых канделябрах свечи. Сугерий, точно по воле Господа, перенесшийся за сто лье, разделявшие Париж и столицу графства Пуату, поклонился своему воспитаннику.

– Господь подсказал мне, что я нужен вам, государь, сегодня и здесь.

– Так уж и Господь? – не выпуская кубка из рук, нахмурился юный король.

– Да, Людовик, – кивнул Сугерий. – Господь сказал мне, что вы готовы совершить тот опасный шаг, за который можете позже расплачиваться всю жизнь.

– Вот как? – Людовик наконец-таки поставил свой кубок. – Теперь мне ясно, это пуатевинские мерзавцы осмелились вытащить вас из Парижа и заставили сюда приехать, не так ли?

– Мой милый Людовик, мой дорогой мальчик, – покачал головой настоятель аббатства Сен-Дени. – Разве могут какие-то «пуатевинские мерзавцы» заставить меня ехать куда-то? Конечно, нет. Все, что меня беспокоит, – это ваша чистая душа. Я никогда себе не прощу, если позволю дьяволу-искусителю наложить на нее тень. А вы, как я полагаю, уже близки к этому.

– Чтобы вы ни говорили, я распущу эту банду и возьму заложников! – отвернувшись к темному окну, бросил юный король. – Они поплатятся за свое предательство!

– Конечно, за предательство надо платить. На какой ценой? Стены Пуатье дрогнули от ударов ваших машин, и ворота открылись. Это хорошо. Банду заговорщиков и впрямь стоит распустить – на будущее будет наука. Но при чем тут дети этих людей? Ведь мы же не варвары, Людовик. И вы, король Франции, не хищный император древнего Рима, где человеческие жизни ничего не стоили. Где людей бросали львам на корм. И христиан – в первую очередь. А ведь вы хотите сделать то же самое с юными и ни в чем не повинными христианами. Так справедливо ли это? А если кто-то из них умрет в заточении, подумайте, на кого ляжет этот грех?

– На их отцов, – в голосе юного короля уже не было первоначальной твердости и бескомпромиссности. Он всегда прислушивался к аббату Сугерию и целиком уважал его мнение. – Нечего было злоумышлять против своего короля.