Аквитанская львица - страница 29
В один из вечеров Людовик вышел на галерею, проходившую над большой залой дворца. Внизу лопотали фрейлины королевы, теребили струны виол и крут менестрели и пел одну из своих песенок трубадур Маркабрюн. Алиенора полулежала на топчане, ярко одетая, сверкая дорогими камнями на пальцах, ожерельями на скрытой парчой высокой груди и золотыми нитями в ярких волосах.
– Я хочу, чтобы вы замолчали! – громко проговорил Людовик с галереи. – Замолчали все! Вы, вы и вы, – он по очереди ткнул пальцем в несколько групп музыкантов. – А вы, – король указал на гасконца, – в первую очередь!
Маркабрюн побледнел, отложил виолу и встал. А Людовик уже быстро спускался с галереи вниз – в замершую залу. Привстав, Алиенора с тревогой смотрела на приближающегося мужа. После истории с городком Витри, молва о которой пролетела по всей Европе, она стала опасаться супруга. За маской робкого мужа где-то очень глубоко крылся свирепый и жестокий зверь. И необузданная свирепость его готова была превратиться в неистовство, если не в безумие.
– Мы – грешники, и нам надобно пребывать в смирении и страхе перед Господом! – Людовик уже стоял в середине залы. – Вы живете так, точно будете пребывать на этой земле вечно! За приятной болтовней и аккордами ваших сладкозвучных инструментов! Но этому не бывать, и вы – слепцы, если не понимаете этого! Что вы скажете Господу, когда он призовет вас, покажете эти струны?! Пролопочете несколько ваших дешевых канцон?! Или попытаетесь отболтаться вашими пустыми куртуазными словечками?! Не выйдет!
Он подошел к одному из онемевших менестрелей, выхватил у него из рук виолу и с чрезмерной силой рванул струны – и тотчас схватился за окровавленные пальцы. Менестрель от страха едва не свалился без чувств. Но, хотя Людовику и было больно, он, сжимая руку в кулак, все же уловил язвительную улыбку на губах Маркабрюна.
– А вы, певец рыцарей и пастушек, отправляйтесь обратно в Бордо, там ваши песни более уместны!
Алиенора поспешно встала с топчана, шагнула к мужу:
– Людовик, ваше величество…
Но он даже не услышал ее. Шуту хватило наглости смеяться над королем? Но разве шуту неизвестно, что короли смеются последними?
– И я надеюсь, что никогда более не увижу вас в Париже, – все еще сжимая руку в кулак, он сделал несколько шагов прочь и тотчас обернулся. – Чтобы завтра же духу вашего не было во дворце! В Париже!
Людовик ушел, а в зале еще долго стояла мертвая тишина, пока один из менестрелей не уронил по неловкости тамбурин и тот не зазвенел отчаянно и печально.
Маркабрюн уехал. Алиенора плакала. Но суровая жизнь была только впереди. Людовик Седьмой, мрачнеющий день ото дня, запретил пиры, музыку и танцы. Теперь только молитвы о спасении души должны были звучать под дворцовыми сводами на острове Сите.
Но это было не самое худшее, что могло приключиться с Алиенорой. Уже давно она слышала шепот, преследовавший ее везде – во дворце, на охотах, во время путешествий.
«Господь не дает им ребенка за их грехи!» – клубком змей расползался шепот по коридорам дворца Сите.
«Господь не любит и отвергает их!» – зло неслось по кварталам Парижа.
«Господь карает их за гордыню!» – грозно аукалось эхо по всем провинциям Франции.
Раньше она была слишком увлечена государственными делами, чтобы думать об этом. И потом – какими были ее годы! Их поженили совсем еще детьми. Но теперь, угомонившись, Алиенора все чаще приходила к заключению: если у них с Людовиком не будет детей, их брак обречен. Они могут прожить еще несколько лет, но однажды вассалы короля скажут ему: «Нам нужен наследник! Приведите в дом женщину, государь, которая подарит вам сына, а королевству – будущего государя! Или хотя бы наследницу-дочь. Мы должны знать, что королева способна породить новую жизнь!» И они будут правы – таков закон королевского правления. Даже папа римский, глазом не моргнув, разведет пару, обреченную на бездетность: королевский брак, лишенный потомства, по законам Церкви неугоден Богу!
После одного из заседаний Королевского совета Алиенора, отразив на лице все смирение, на которое только было способно ее гордое сердце, подошла к настоятелю Сен-Дени.