Александр Печерский: Прорыв в бессмертие - страница 24

Почти у самых дверей склада я заметил начальника лагеря Френцеля, когда обершарфюрер пытался подняться с земли. Я в него выстрелил дважды, но не попал: видно, дало себя знать нервное напряжение.

За офицерским домом мы прорезали себе дорогу в заграждениях. Мой расчет, что поле за офицерским домом заминировано только сигнальными минами, оправдался. Но вот недалеко от заграждений рухнули трое наших. Возможно, они погибли не от осколков, а от пуль, так как с разных сторон немцы вели по нам беспорядочную стрельбу.

Сам я вместе с несколькими вооруженными лагерниками немного задержался, чтобы прикрыть безоружных беглецов.

Кто-то ко мне обратился:

— Товарищ командир! Пора отходить.

Какой внутренней радостью откликнулись во мне эти слова «товарищ командир», которых я давно уже не слышал.

Мы стали уходить. Заграждения теперь остались по ту сторону минного поля. Пробежали сто метров, еще сто… Скорее бы проскочить вырубленную полосу леса, где ты как на ладони и являешься хорошей мишенью для пуль преследователей. Поскорее бы достичь леса, чтобы скрыться там.

…И вот наконец мы под защитой деревьев.

Я остановился, чтобы перевести дыхание. Оглянулся назад и увидел, как отставшие мужчины и женщины, пригибаясь, продолжают бежать к лесу. Пули свистели всё чаще. Вот один упал лицом вниз. Другой подорвался на мине. Вот подкосило пулей женщину, которая была уже совсем близко от меня.

Где Люка, где Шлойме?

Большей части беглецов удалось вырваться из лагеря. Но многие погибли в этой просеке между лагерем и лесом.

Постепенно уцелевшие стали собираться вместе. После кипящего котла, откуда мы только что вырвались, показалось, что укрывший нас лес дремлет. Из лагеря все еще доносилась стрельба. Нельзя, никак нельзя задерживаться, надо бежать дальше, и в разные стороны, небольшими группами. Польские евреи пошли на запад, в сторону Хелма. Они и язык знали, и с местностью были знакомы, конечно, их тянуло туда. А мы, советские, — направились на восток. В тяжелом положение оказались евреи из Голландии, Франции, Германии — нигде на громадной территории, окружающей их, они ни с кем не могли объясниться.

Продолжающаяся ружейная и автоматная пальба служила нам ориентиром. Мы знали, что там — лагерь. Телефонная связь была нарушена, и поэтому Френцель не мог так скоро вызвать подкрепление. Стрельба тем временем удалялась и наконец совсем стихла.

Уже стемнело, когда справа от нас опять послышались выстрелы, пока неблизко, глухо. Было ясно, что это уже погоня за нами. Ко мне подошли Вайспапир и Цыбульский.

— Где Люка, где Шлойме? — задавал я всем один и тот же вопрос.

Но никто ничего не мог ответить.

Я предложил продолжать отход всю ночь. Идти цепочкой, друг за другом. Я шел впереди, за мною Цыбульский. Цепь замыкал Аркадий. Не курить, не разговаривать, не отставать, не убегать вперед. Когда первый ложится, следом за ним ложатся все остальные. Если появляется ракета — сразу ложатся все. Что бы ни случилось — не поддаваться панике.

Так мы шли. То с одной стороны, то с другой к нам присоединялись участники побега, и каждого я спрашивал, не видел ли кто Люку, Шлойме.

Никто их не видел.

Мы вышли из леса. Километра три шли открытым полем. Неожиданно нам прегратил путь ров шириной в пять-шесть метров, заполненный водой. Похоже, глубокий, вброд его не перейти. Пошли вдоль берега. Вдруг метрах в пятидесяти от нас мы заметили группу людей. Легли. Я поручил Аркадию разведать.

Аркадий пополз по-пластунски. Прислушался — кто-то говорит с кавказским акцентом. Так мог говорить только наш Шубаев-Калимали! Так и есть. Шубаев со своей группой успел уже наскоро соорудить плот и переправиться через ров на ту сторону. А там опять лес.

Аркадий вернулся с радостным сообщением. Мы переправились через ров, обрадовались встрече.

О Люке Шубаев тоже ничего не знал. Но Шлойме он видел. Шлойме был тяжело ранен еще до того, как добрались до леса, километра три он еще шел, но потом обессилел и уже не мог держаться на ногах. Просил пристрелить его. Польские евреи сказали, что берут его на себя, не оставят раненого. Вместе с Борухом попытаются разыскать польских партизан. И Шубаев оставил с ними Шлойме, лежащего на носилках. По виду, Шлойме вряд ли доживет до утра…