Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка - страница 11

— Ты когда-нибудь натирал пол?

   — Ты думаешь, мне к лицу была бы щётка и тряпка? — с обидой спросил Ваня?

   — Ты сам тряпка, — резко бросила ему Шура и бросилась бежать.

Пока Ваня торопливо одевался, Шура успела скрыться в лесу. Она слышала, как он, рыдая, звал её. Не обращая на его истошные крики внимания, Шура выбралась с острова и на извозчике одна поехала домой.

На следующий день почтальон принёс Шуре записку от Вани:

«Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. То, что случилось сегодня, доказывает, какой я негодяй, как мало у меня самообладания. Я не могу жить без тебя, и ты никогда не сможешь мне принадлежать. Я жертвую своей жизнью ради тебя. Будь счастлива, мой ангел, и помни обо мне. Прощай навсегда».

После самоубийства Вани родители отправили Шуру в Куузу. Неделю пролежала она в своей комнате, никого не желая видеть, отказываясь от еды. Огромная, бескрайняя, невыносимая тоска жгучим кольцом сжимала её сердце.

На седьмой день мама чуть ли не силой вывела её, бледную, исхудавшую, в сад и усадила в шезлонг в кустах сирени. Шура, закрыв глаза, вернулась к своим страшным мыслям. Возле её уха прожужжала пчела. Шура открыла глаза и ослабевшей рукой попыталась её отогнать. Но пчёлка, не обращая внимания на Шуру, деловито уселась на лиловую гроздь и расправила крылышки. «Какая бесстрашная, — подумала Шура, — не боится человека». Она оглянулась. Вдали струился чистый прозрачный воздух, а здесь в зелёном сумраке кустов незримо совершалось великое таинство жизни. Те, кому дано прожить так мало, страстно торопились использовать каждое мгновение. В золотом луче, пронизывающем лес, вился целый столб мошек, которым суждено было погибнуть с закатом. Эти мудрые существа, не ведающие страха, жалости и раскаяния, творили здесь чью-то высшую незримую волю, чтобы безропотно исчезнуть в ночном мраке.

В Шурину израненную душу тоненькой тёплой струйкой возвращалась жизнь. Почему нельзя навсегда остаться в кустах сирени? Почему не может человек стать, как твари Божии?

И вдруг всё её существо пронзило острое, как электрический разряд, желание жить. На какое-то мгновение она почувствовала себя пчелой, взлетающей над цветком. От неожиданности такого ощущения Шура даже приподнялась с кресла. Медленным шагом пошла она вдоль аллеи сада. Глаза её жгли слёзы счастья. «Ванечка, спасибо, милый, — шептала она, — если бы не твоя смерть, я никогда так остро не ощутила бы радость жизни!»

К чему печалиться, убиваться, разочаровываться, страдать, когда можно просто жить! Жить, как эта пчёлка, что кружится над сиренью, как птицы, перекликающиеся в ветвях, как кузнечики, стрекочущие в траве. Слиться с этими цветами и мошками, чувствовать в себе соки земли... Жить, жить, жить!..

У Шуры хватило сил взять себя в руки и летом успешно сдать экзамены на аттестат зрелости при Шестой мужской гимназии. Аттестат давал ей право работать учительницей. Шура мечтала поехать в глухую деревню, далеко от Петербурга, далеко от родных и друзей, и, как героиня романов тех лет, просвещать русское крестьянство.

Но Александра Александровна думала иначе. Она считала, что прежде всего Шуре необходимо окончательно развеять горе.

В середине лета 1888 года Шура с матерью отправились морем в Стокгольм.

На шведском пароходе «Дебельн» было много молодёжи. Каждый вечер на верхней палубе устраивали танцы, затевали игры. Шура приобрела массу новых интересных знакомств и веселилась от души.

В Стокгольме они поселились в гостинице на площади Густава Адольфа. Из окон номера был виден старый дворец.

Указывая на него, мама говорила:

— Раньше здесь жили представители династии Ваза, прежние властители Швеции, но их сбросила революция. Это дом исторический, и его следует осмотреть.

Но Шуру нисколько не интересовала династия Ваза и её дом. Экзамен по истории был уже сдан. Могла ли она предположить в те далёкие годы, что настанет время, когда в этом дворце, отданном Министерству иностранных дел, она часто будет беседовать с министром и его помощниками о различных политических и экономических проблемах.