Алексей Федорович Лосев. Записи бесед - страница 55
21. 11. 1971. Говорили о большом стиле Гёте. Потом снова о Пушкине.
«Фауст» Гёте имеет стиль — потому что это не что-то отдельное субъективное или объективное, но это ведь изображение всей истории Европы с
Возрождения. Начиная с того, как этот доктор, окруженный своими колбами и книгами, решает броситься в человеческую жизнь, — это ведь всё Возрождение. Затем, конечно, влияние античности. Мефистофель ведь тоже, как в античности, неличное, космическое начало.
это символизм.
Вот он, оказывается, о чем говорит! Это тебе уже не психология. Тут конечно не личное. Действуют социально-исторические силы. Но Гёте все-таки слишком философски понимает слово. В конце концов слово есть нечто художественное. А Пушкин?
Можно сделать отсюда очень интересные выводы такого аристократически-платонического характера. Я это могу привести в контексте моей эстетики. Правда, если взять всего Пушкина, то он же там везде изображает простых людей, и у него просторечие, совсем не идеализм.
Янчевецкий перевел всего Ксенофонта[114]
.
Сидоров[115], собрат Виппера. Ученик еще Мальмберга, Цветаева. Ему лет 85. Я с ним года три назад виделся. Я читал доклад по исто¬рии искусств, он внимательно слушал и дружественно возражал. Мы с ним в дружеских отношениях.
Когда балерина танцует и ты не чувствуешь никаких ограничений со стороны физической, то это искусство. Как будто бесплотно. Конечно, это художество долго создавали, но тем не менее — всё летает вне времени и пространства.
Немцы 18–19 веков хорошо раскусили сущность красоты. И это было еще более развернуто Гегелем и Фридрихом Фишером.
26.11.1971. А. Ф. говорил как главный оппонент на защите Александром Дмитровым Ничевым работы о катарсисе у Аристотеля, подчеркивая: катарсис явление не психологического, а интеллектуального порядка; трагическая вина предречена от века, так что и боги виноваты; трагическую вину надо рассматривать не как личное преступление, а в общей связи судеб богов и людей; 5оЈа — гносеологическое понятие, «результат познавательной способности»; Аристотель абстрактный философ, «аристотелевскую фразу могли понимать только верующие» (в философию).
И, отвечая на обстоятельные возражения Ничева ему и другим оппонентам: да, что касается русской традиции исследовательской работы и в частности Аристотеля с его катарсисом, то действительно, можно сказать, остается чего желать. И если даст Бог будет второе издание моей книги, то я приму в соображение мысли диссертанта. Наконец, о преувеличении значения религиозного элемента у Аристотеля. Мы никогда не сможем ответить на вопрос, каковы субъективные мотивы Аристотеля. Будучи материалистом, он возражает Платону или — защищает трагедию как достояние религиозного мышления? Мне кажется, что в связи со своей теологией Аристотель воздерживался от радикальных мнений, чтобы не вызывать отрицательное отношение к трагедии. Однако он не мог выступить с прямой защитой трагедии.
30. 11. 1971. Году в двадцатом книжные люди пишут в библиотеку университета: «Я, несмотря на военное время, приобретал книги и могу выслать…». Они, конечно, ничего не собирали, а просто Германия была полна книг. Купив у этих людей книги задешево, выиграл университет бы. Но: «мы не можем выписать книги…». Тут ведь заваруха началась, с 1918 по 1923 тут ералаш шел. Денег не было, всё шурум-бурум. Так что журналов с 1918 по 1923 в библиотеках нет. А в Ленинграде они были! Я посылал тогда запросы туда. Статью туда написал, «Геометрический стиль в Илиаде Гомера». А в Москве ничего нет, потому что это 1921 год[116].
Наш общий учитель Моммзен сказал: «Das Buch ohne Index ist kein Buch».
5. 12. 1971. Энгельс писал: революция отняла у француза спокойную жизнь, теплое и уверенное самочувствие, веру в Бога, свободу действия и движения, отняла детское и наивное мироощущение, и что же она ему дала взамен? Свободу торговли. Реакция на это — романтизм, который всю эту мелочь выкинул и ударился в потустороннее. Энгельс: романтизм был нужен; все эти 50 лет люди не могли удовлетвориться тем, что в состоянии теперь свободно торговать. Хотелось другого.