Алексей Николаевич Крылов - страница 11
«По субботам вечером, — вспоминал профессор Б.И. Житков в очерке «Иван Михайлович Сеченов в жизни», — собирались у нас, по воскресеньям — у Анны Михайловны. Иван Михайлович любил играть в карты — в «верю — не верю». Пели песни».
В письмах к родным в Ригу Алексей довольно подробно описывал часы и дни, проводимые им у Сеченовых или вместе с ними. В одном из ответов на это в октябре 1877 года отец даже обмолвился о деликатности, о которой не должен забывать сын: «Продолжай, если нравится, но надо это делать алаберно, дабы не особенно стеснять добрых родных. Ведь Петербург — не Теплый Стан».
Но его не только привечали дома, приглашали с собой в театры, на концерты и художественные выставки: с ним на равных, с абсолютным доверием к острому уму молодого родственника общался Иван Михайлович Сеченов, приметивший Алексея, как известно, еще мальчиком.
Это было, конечно, большой честью. Не без чувства гордости за проявленное доверие сообщал Крылов отцу о встречах с великим русским ученым, доверительно писал о том, что узнавал в беседах с ним. В письме отцу от 28 февраля 1878 года он, в частности, изложил подробности покушения Веры Засулич на петербургского градоначальника Трепова: «Рана, как говорит Иван Михайлович, неизлечима… Он также сказал причину неудачного выстрела, которую он слышал от одного из хирургов, лечивших Трепова. Трепов, приняв просьбу Засулич, положил ее в портфель, и в то время, когда она направляла выстрел ему прямо в сердце, он положил его под мышку и тем отклонил дуло револьвера вниз».
Тема покушения, судебный процесс над Верой Засулич и неожиданное ее оправдание волновали всех. Не единожды возвращался к ним в беседах с Крыловым и великий естествоиспытатель, увязывая все, что было связано с покушением, с политическим и социальным положением в России:
— России нужна правда, дорогой Алексей, ею она возвысится, стряхнет с себя путы царизма, наглого бесправия, самого человеконенавистного чиновнического бюрократизма, самого изощренного казнокрадства. И выстрел Засулич в Трепова говорит о том, что великая очистительная правда грядет, от нее не загородиться портфелем, отводя револьверное дуло вниз, как это удалось сделать градоначальнику… Нет, ничем не заслониться: к этой правде взывают переполненные больницы, тысячи и тысячи безвременно погибших в них, обездоленность простолюдинов — крестьян и рабочих…
Возвращаясь в пансион, Алексей ловил себя на мысли, что после встреч и бесед с Иваном Михайловичем ему по-другому виделся Петербург, его улицы, даже отдельные здания, памятники: укутанный изморозью гнетуще нависал над Невой кроваво-багровый Зимний дворец, за Медным всадником, казалось, бушевали гневом каре гвардейских солдат и матросов… Нет, думал Алексей Крылов, не ради простого любопытства дружил отец с возвращенными из ссылки декабристами, петрашевцами… Чего хотели они, во имя чего шли на казнь, на безвестное умирание в казематы, на каторгу?
Раз возникнув, такие вопросы не забывались им. В поисках ответов на них Алексей совершенно по-новому ценил теперь то, что совсем еще недавно и не подумал бы рассматривать с социальной точки зрения. Впоследствии академик вспоминал об этом в «Рассказе о моей жизни»:
«Царское правительство всегда боялось каких бы то ни было обществ и кружков, устраиваемых воспитанниками Училища. Боязнь эта доходила до курьезов. Я помню, как в назидание нам читали приказ великого князя Константина Николаевича о том, как несколько воспитанников старших классов решили устроить общество для эксплоа-тации богатств Севера. Даже в такой безобидной организации власти хотели найти политический оттенок…»
Там же, «у тети Кати», как по-родственному называется в письмах Екатерина Васильевна Сеченова, Крылов вновь повстречался с Александром Ляпуновым, и эта встреча предопределила их творческую дружбу на долгие годы.
— Ты знаешь, Алеша, очень хорошо, что мы вдвоем будем покорять Петербург. Он так же строптив, как и твое море. Согласен?
— Согласен, Саша!
— Во имя России!
— Да, во имя России! — Крутолобые, высокие, они были очень красивы в обещании служить Отечеству.