Алексей Толстой - страница 4

События, изложенные выше, при поверхностном знакомстве с их подоплекой могут показаться чем-то вроде провинциальной мелодрамы. Но по сути своей они, события эти, далеки от банальности. Отношения между графом и графиней Толстыми и Бостромом, приведшие в конце концов — к краху одной семьи и созданию другой, длились в течение многих лет. В этих отношениях было все — и безоглядность неуправляемого любовного чувства, и страшные вспышки ревности, и мучительные попытки вернуться к прежним, изначальным отношениям, и искренние проявления взаимного благородства, и не менее искренний голос уязвленного самолюбия.

Все биографы Алексея Толстого не очень лестно отзываются о Николае Александровиче Толстом, и все в один голос одобряют действия и поступки молодой графини, называя ее историю «необычной и героической». А между тем все обстояло гораздо сложнее, трагичнее. Да, она ушла от мужа, но оставила троих детей. Никогда не отпустит е$ тоска по оставленным детям, а они никогда не простят ей этого шага. Она всегда будет мучиться и спрашивать себя, правильно ли поступила.

Конечно, граф Толстой был порождением своей среды и своего времени. Человек крутого нрава, дерзкого и неуступчивого характера, однажды он позволил себе поднять голос на самого самарского губернатора, за что был на время сослан в Кинешму. Да и простым смертным спускал, по любому поводу вызывая «провинившихся» на дуэль. Чрезмерно щепетильный в понимании чести, он не прощал даже малейших попыток ее попрания. Вполне вероятно, а может, и бесспорно, что не всегда он был прав, но его постоянное стремление защищать свое доброе имя не может, как нам представляется, не вызывать сочувствия.

О глубине чувства графа к своей жене свидетельствуют многие его поступки, письма. Приведем одно из них, написанное в ту кризисную минуту взаимных отношений, когда супруги условились расстаться на время, с тем чтобы окончательно проверить основательность своих чувств друг к другу.

«Мама моя, сердце мое, люба моя, опять-таки нет письма от тебя, — пишет он в Петербург. — Без тебя солнышко не светит, что с тобой, моя святая? Я просто не знаю, что мне делать, все постыло, кроме тебя, ни к чему рук приложить не могу, ни мыслить, ни делать, — ничего не в состоянии. Хорошая моя Мося, смилуйся надо мной, — я с ума схожу. Целый день только смотрю на твой образ, разговариваю громко с тобой, молюсь тебе, святой ив святых.

Сердце сжимается, холодеет кровь в жилах, — я люблю тебя безумно, люблю как никто, никогда не может тебя любить! Ты для меня все: жизнь, помысел, религия; ты для меня высшее существо; тебе молюсь, всеми силами души боготворю тебя, прошу милосердия и полного прощения; прошу позволить мне служить тебе, любить тебя, стремиться к твоему благополучию и спокойствию. Саша, милая, тронься воплем тебе одной навеки принадлежащего сердца! Прости меня, возвысь меня, допустив до себя. Прости, целую тебя крепко, крепко; бедная моя голова, не знаю, как она не лопнет от той массы дум, которые роятся безостановочно в ней, — день и ночь. Господь с тобой, крепко тебя целую, твой любящий, верный по смерть муж и лучший, преданный друг Коля. Целую милых деток, дай им Бог здоровья, об остальном, раз они с тобой, просить нечего…»

Графиня написала в ответ: «Милый Коля, вчера получила разом твоих два письма. По правде сказать, я нахожу, что ты малодушничаешь по обыкновению. Что это за страсть такая, которую ты и сдержать не можешь? Нехорошо до такой степени распускать себя и быть не в силах перенести разлуку, которую часто придется переносить. Не можем же мы постоянно жить вместе, это немыслимо. Ты только представь себе положение: ты — обуреваемый страстью, ия — тяготящаяся этой страстью. По правде сказать, только теперь я отдохнула нравственно. Нельзя, мой друг… Я здорова, не весела, но по крайней мере спокойна, очень много сижу дома, постоянно вожусь с детьми, пишу, корректирую, читаю. Минуты почти даром не пропадает. Только такая жизнь мне по душе, только один упорный труд может поддержать мои силы в этой тяжелой, тяжелой жизни.