Алексей Толстой - страница 41

Поздней осенью мы вернулись из нашей первой парижской поездки домой, в Петербург, на Таврическую улицу, 25».

Весной 1909 года Алексей Толстой начал посещать «Академию стиха» — объединение молодых поэтов при Литературно-художественном кружке, где занятия проводили Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский. Среди слушателей были Николай Гумилев, Анна Ахматова, Марина Цветаева, Юрий Верховский. Много дали Толстому лекции Иннокентия Анненского. Длинный, сухой, красивый старик, все еще ходивший в педагогическом мундире (он много лет был инспектором и директором различных гимназий), поразил начинающего поэта проникновенным знанием русской классики, особенно Лермонтова. Когда он начинал читать знакомые с детства стихи, словно открывался новый мир, столько несравненной задушевности и необъятной глубины несло его исполнение. Анненский своими знаниями, бескорыстием и добротой сразу пленил сердца молодых слушателей, сразу стал непререкаемым авторитетом, хотя большинство его стихотворений не были напечатаны; «Кипарисовый ларец» вышел после его смерти.

Выступал в «Академии стиха» и Андрей Белый. «Андрей Белый, — вспоминает В. Пяст, — привлек в качестве материала для исследования даже стихи «Алексея Толстого-младшего», — так называл он вот этого — тогда — поэта».

Много было разговоров в Петербурге вокруг нового журнала «Аполлоп». «Золотое Руно» и «Весы» закрылись, и новый журнал был просто необходим. Немало серьезных надежд возлагалось на него, но немало и веселых анекдотов и шуток ходило по городу в связи с этим литературным событием.

Все лето Алексей Толстой и Соня Дымшиц провели в Коктебеле, на даче Волошина. Вернулись в Петербург только поздней осенью.

На очередном заседании «Академии», куда пришел Алексей Толстой, только и было разговоров о новом журнале. Юрий Верховский, тоже поэт, объявил, что вышел первый номер «Аполлона» под редакцией Анненскою, Волошина и Волынского.

— А что общего между ними? — вскользь бросил кто-то.

— Что общего между Волынским и Волошиным? Только вол. А между Волынским и Анненским? Только кий, — весело каламбурил Верховский.

Алексей Толстой давно был знаком с этим очаровательным человеком, настоящим поэтом и серьезным филологом, у которого, несмотря на его каламбуры и шуточки, кажется, не было ни одного врага, настолько он был кроток, бескорыстен, а его ленивая мечтательность и неумение устраивать свои житейские и литературные дела стали просто легендарными. Не раз он бывал в доме у Толстого и засиживался далеко за полночь, читая свои стихи.

Здесь, в «Академии стиха», Толстой присутствовал при острой дискуссии Иннокентия Анненского и Вячеслава Иванова о путях развития символизма. Оба блистали филологической эрудицией, но позиция Вячеслава Иванова была шире и поэтому привлекательнее для молодых ревнителей изящной словесности. А Толстому было жаль Иннокентия Федоровича. Он разглядел в нем под маской строгого и делового чиновника человека живого и остроумного, с глубоким поэтическим даром. Иннокентий Анненский, в свою очередь, обратил внимание на молодого поэта. И когда «Аполлон» предложил маститому поэту высказаться с полной свободой и откровенностью о текущей литературе, он тепло отозвался о первых литературных шагах Алексея Толстого.

Во втором номере «Аполлона» в статье «О современном лиризме» Анненский писал: «Граф Алексей Н. Толстой — молодой сказочник, стилизован до скобки волос и говорка. Сборника стихов еще нет. Но многие слышали его прелестную Хлою-Хвою. Ищет, думает; искусство слова любит своей широкой душой. Но лирик он стыдливый и скупо выдает пьесы с византийской позолотой заставок…»

Редактором и организатором нового журнала стал Сергей Маковский, сын известного художника, выступивший не так давно с поэтической книжкой, регулярно печатавший статьи по искусству.

Алексей Толстой по рекомендации Волошина побывал у него и был приятно удивлен ласковым приемом. Сергей Маковский поразил необыкновенной изощренностью в одежде. Сам Толстой любил хорошо одеваться и много тратил на свои туалеты. Но тут было совсем другое. Ни у кого еще Толстой не видел таких высоких двойных воротничков, такого большого выреза жилета, таких лакированных ботинок и так тщательно отутюженной складки брюк. А главное, что особенно поразило в наружности редактора, — это его пробор и нахально торчащие усы. И действительно, как вскоре убедился Толстой, апломб и безграничная самоуверенность были чуть ли не главными чертами редактора нового журнала.