Алёшенька (детективная повесть) - страница 6

— Ты где это гуляешь?

— Кидал грязь в стену.

— Опять?! Я же запретил вам, гражданин лейтенант, кидать грязь в стену!

— Я пошутил, Виктор Фёдорович. Я по моргам ездил, потому что оперуполномоченный Мироненко детей допрашивал. А мне по инструкции нельзя в кабинете, когда дети.

— Кого искал?

— Вынюхивал.

— Что у вас там?

— Сплошная радиация.

Гонюкович махнул рукой, дескать, ступай: добиться от Алёшеньки было ничего решительно невозможно. Он вошел в кабинет, Павел ел вареное яйцо и хлеб. В стакане с подстаканником плавала в чае долька лимона. Он с большим удовольствием ел бы сейчас сало, но сало есть при Алёшеньке было категорически запрещено.

— Бон аппетит.

— Мерси.

— Давай, ты доешь, и расскажешь.

— Я уже все.

Мироненко стряхнул крошки на ладонь, а оттуда — в рот, и ознакомил Алёшеньку с результатами беседы. Ребята играли, видят — из канавы ботинок торчит. Поворошили — а он на ноге. Позвали взрослых. Там дожди размыли, труп был слегка землей присыпан. Ничего важного сообщить не могут.

— Может, устроим шторм в мозгах?

— Мозговой штурм?

— Ага. Смотри, Паша. У него ампула была в руке. Не в свинцовом контейнере, не в специальной упаковке, а в руке. Это означает: четыре варианта. Номер один…

— Говорят «первое».

— Хорошо. Номер первое.

Паша старательно записывал все, что говорил Алёшенька. Тот научил его так делать: «Вы, люди, когда слушаете, то часть информации не слышите, теряете. Особенно женщины. А потом ты читаешь снова, и видишь, чего не заметил раньше. А лучше два раза перечитать, или даже три. Поэтому всегда пиши».

Павел вдруг отложил ручку:

— Я думаю, что эта ампула еще где-то погуляла. Её могли использовать, чтобы устранить кого-нибудь. Например, вставить в стул Гонюковичу, чтобы он медленно угасал.

— Я тоже так думаю, но это не доказанный факт, — согласился Алёшенька.

Зазвонил телефон.

— Мироненко — на опознание.

— Я поехал.

— Давай, дуй. Я пока отчет напечатаю.

— Виктор Фёдорович, а я думаю, что дело тут нечистое.

Гонюкович любовно поливал в кабинете своих деточек. У него была просто страсть к разведению роз. На подоконнике у врио главы одесского угрозыска стояли красно-черная чайная Боркороле, будто специально выкрашенная в цвета Правого Сектора, плетистая Фламентанц, Патио и несколько Шрабов. Позади своего командира мялся старший лейтенант Курицын, которого Алёшенька называл «правой ногой» Гонюковича.

— Говори.

— Чебурашка же каждое утро приходит на работу с рыбой себе на ужин.

— И?

— И я подумал: а где он её берет-то?

— Как где? В магазине. Хотя…

Начальство замерло в задумчивости.

— Вот, и я — о том же. В восемь утра все магазины закрыты.

— Молодец, Володя. Не зря ты в угрозыске работаешь. Выясни это дело.

— Слушаюсь, пан подполковник.

Алёшенька посмотрел на часы в компьютере:

— Я думал, тебя уже не будет. Время-то — пора с работы убегать.

— Важная информация, — сказал Паша, садясь на стул у двери, и оттирая пот со лба. Видно было, как он торопился, чтобы застать начальника на месте. — У меня две новости, одна хорошая, а вторая плохая.

— А какая разница?

— Просто так говорят.

— Давай.

— Какую?

— Лучше с плохой. Чтобы я сначала огорчился, а потом — обрадовался. Или нет, давай, попробуем наоборот.

— Труп идентифицировали. Это Пётр Чистяков. 22 года. Только женился. Пропал через три дня.

— А плохая?

— Он курсант военного училища. Наше дело передадут в военную прокуратуру.

Алёшенька глубоко задумался:

— А у меня тоже новость. Только одна. И она самая плохая из всех плохих.

— Что случилось?

— Тарас Тарасович переходит в главк, в Киев. Насовсем. Вместо него будет теперь Вий.

— Вот так поворот.

Артур не стал дожевывать пережаренный стейк, и отодвинул от себя тарелку.

— Так себе. Я тибон вкуснее делаю. Не умеют у нас готовить. Вот, в Париже…

Диана вздохнула, она никогда не бывала в Париже. Теперь на Артуре был темно-синий костюм и белая сорочка без галстука, а на ногах — желтые ботинки с острыми носами, под ботинками струились разноцветные, выкрашенные в десятки цветов, носки до самых коленей: этакий римский стиль. Выглядел он, безусловно, много лучше Алёшеньки, подумала она.

— Понимаешь, жить лучше в Париже, а работать лучше здесь. Знаешь почему?