Алмаз Чингисхана - страница 36

– Не делай глупостей, – постарался вразумить он необходимого ему спутника.

Внезапно злобясь, тот сверху вниз с угрозой в голосе предупредил:

– Меня там ждет... сын.

Где его мог ждать казачок, было непонятно.

– Перебьют нас так, – не одобряя атамана, нахмурился, вмешался Вырви Хвост.

– Почем зря, – поддержал его Ворон. – Подумать надо...

Ворон не закончил мысль, вместе с остальными посмотрел на восточные заросли, где послышался шум ветвей. Кто бы не вызывал этот шум, он не желал пробираться скрытно. Вскоре в сумраке просветов за деревьями показался Борис. В каждой руке у него было по ружью. Пока он подходил, атаман сверлил взглядом расщеплённый клыками приклад ружья дочери. Бледные пятна проступили на загорелом лице казацкого старшины, который не смел задать мучающий его вопрос.

– Ее захватили в заложницы, – произнес Борис, отдавая ему повреждённое ружьё.

– В заложницы? – выговорил атаман с облегчением и стал успокаиваться от сдержанной уверенности Бориса в том, что пока ей ничто не угрожает. – Кто её схватил? Что им нужно? – спросил он грубо и резче.

Борис не удосужился ответить, словно ответ был очевиден. И направился к своему скакуну, который встряхнул гривой, так приветствовал возвращение хозяина.

– Это?

Вынутая из кармана золотая плашка тускло блеснула в ладони атамана. Борис вскользь глянул на кусок золота с таинственными знаками и рисунком. Но от прямого ответа уклонился.

– Не только, – сказал он туманно.

Он не собирался разъяснять, что значили такие слова, и под недовольными взорами казаков пристегнул к поясу ножны сабли, принялся тщательно осматривать своё оружие. Мещерин сухо сглотнул. Непослушными губами не то спросил, не то объяснил за него.

– Я? – И не узнал собственного голоса. – Что... Я им нужен?

Казаки удивленно посмотрели на Мещерина, затем вопросительно на Бориса. Тот утвердительно кивнул, после чего вкратце, не позволяя сбивать себя расспросами, рассказал о похищении казачка, который охотился на горных козлов, о том, как по следам коней похитителей вышел к стойбищу монголов и там узнал от их старого главы рода условия освобождения заложника. Однако умолчал о стычке с тигром-людоедом и о том, что казачок оказался девушкой.

Выслушав Бориса, Мещерин осторожно, как будто опасаясь укуса скорпиона, забрал с ладони атамана плашку, прикинул ее вес в руке и печально усмехнулся. Никто не возразил, когда он спрятал её на груди под кафтаном, она уже всем хорошо запомнилась, а потому была не очень-то и нужной. Под сочувственными взглядами казаков Мещерин по привычке собрал все свои вещи в походную сумку, тяжело поднялся на притихшего из-за общего настроения коня. Федька Ворон вдруг тоже, одним махом, очутился в седле.

– Я заберу твою дочь, – прежде чьих-либо возражений, объявил он атаману свое намерение ехать с Мещериным. Однако в зрачках его вспыхнул задор игрока, который рассчитывает попытаться найти способ перехитрить судьбу.

Выстрел прозвучал громко, неожиданно и прежде, чем они успели тронуться с места. Из дула ружья невозмутимого Бориса поднималось облачко белесого дыма.

– Такое оружие не понадобится. – Он с сожалением прикрепил ружье к седлу, будто выстрел был сделан только для того, чтобы разрядить его, затем обернулся к удивлённым спутникам. – Кто вам сказал, что они выполнят обещание? – Он окинул всех прищуренным и проницательным взглядом. – Я за это поручиться не могу.

Те, кого он имел в виду, расположившись стойбищем, были от них в полутора часах пути, если идти скорым пешим шагом по склонам и расщелинами в направлении северо-восточных гребней невысоких гор, как пушистым мехом, покрытых зелёной растительностью.

Как раз в это самое время в стойбище за теми гребнями сутулый безликий раб откинул полог большой юрты главы рода и вождя небольшого племени и молча шагнул внутрь полумрака. Полумрак в юрте словно ожил, распался на беспокойные пляшущие тени и отступил от красного света раскалённых углей к самым стенам и под верх шатрового свода. Стряхнув угли из обожженной глиняной миски на пепел в углублении в земляном полу, раб бессловесно покинул юрту. Старик монгол забылся, с жадным удовлетворением вытянул иссохшие пальцы к щедрому жару, который дарил ему последние радости жизни. Огромные тени скрюченных пальцев сплелись под сводом юрты, напоминая когти хищной птицы, которая цепко схватила добычу; они словно подтверждали, что старик еще способен удерживать власть над своим родом. По-восточному поджав под себя ноги, он сидел у края выцветшего толстого ковра, а слева и справа от него почтительно устроились средний и старший, давно взрослые сыновья. Старший уже выходил из счастливого возраста расцвета мужских сил, но был еще крепок и жизнелюбив, и одного вида игры красного света углей оказалось достаточно, чтобы губы его тронула улыбка удовольствия. В отличие от него средний, познающий зрелость сын был сухощавым, с подвижным лицом, на котором отразилась досада, что появление раба прервало рассказ отца.