Алмаз Чингисхана - страница 38

Отбрасывая впереди себя неясную, размытую в очертаниях тень, в пещеру лениво вошел охранник. Приглядевшись, он длинным бичом ловко стегнул безжизненно скрюченное тело раба. Тот очнулся от тяжелого сна, пошевелился, затем вяло поднялся. Охранник развязал ему руки, беззлобным пинком помог распрямиться.

– Довольно с тебя и суток. Отдохнул, – насмешливо сказал он, подталкивая невольника к выходу.

Тот заохал, с трудом переступил раз, другой и неуверенно заковылял на худых затекших ногах. Они вышли, и Настя осталась совсем одна. До вечера она не теряла надежды, не могла поверить, чтобы сильные мужчины – отец, Борис, другие, – ничего не смогли сделать, чтобы вызволить ее. Она надеялась и терпеливо ждала. Но оставшись наедине со своим воображением в мрачной пещере, где наверное совершались ужасные преступления, насилия, она с нарастающим страхом подумала о скорой предстоящей ночи. Ей даже стало казаться, что раба увели нарочно. Часы, пока снаружи и внутри пещеры сгущалась темнота, для неё потянулись так медленно и долго, что представились изнурительной вечностью.

Наконец лунная ночь полновластной хозяйкой спустилась с неба на землю и обнажила звёздное покрывало небосвода. Стало безветренно, не слышалось ни шороха травы, ни шелеста листвы, одни сверчки дерзили пронзительной тишине.

Стойбище давно угомонилось, погрузилось в сон, когда Бату вышедшим на ночную охоту хищником осторожно покинул большую юрту. Он ждал, пока собака у полога опять опустит морду на лапы, и осмотрелся. Ночь вычистила небо от облаков, и круглая луна предстала яркой, как будто заново отлитой из чистого светящегося серебра. Видимость была такой, что без труда различались очертания самых дальних гор. Постояв в нескольких шагах от юрты, Бату по кошачьи бесшумно, но не прячась от возможных посторонних взглядов, направился к пятну костра, который горел возле темницы в скале.

Коренастый охранник сидел на камне и казался уснувшим. Свесив голову на грудь, он привалился к скале, так ни разу и не шевельнулся при приближении младшего сына главы рода. Языки пламени ещё продолжали плясать на самых толстых сухих ветках, из которых он развёл костёр. Они заставляли ветки потрескивать и одарили Бату второй сопровождающей тенью, которая, в отличие от лунной, была неверной, беспокойно скачущей по земле, похожей на безумного призрака с неопределёнными очертаниями. В двух шагах от охранника Бату остановился, застыл на месте и напряжённо прислушался. Отражение лунного сияния блеснуло на стальном клинке, когда он и обе тени вынули длинные ножи из ножен. Охранник, наверное, видел безмятежные сны, а ему не спалось. Разбуженные полнолунием демоны овладевали всеми его помыслами. Наконец ему вновь почудилось легкое, едва заметное движение в воздухе, и он поискал взором Бессмертного, не теряя надежды увидеть его однажды. В этот раз опять не увидел, но привычно ощутил его присутствие. Бессмертный проник к нему в голову и что-то внушал.

– Ты прав, Великий Хан, – тихо согласился Бату, когда понял, чего тот хотел от него. – Если я не держу свои клятвы, как я выполню клятву рода? – Выслушал еще одно внушение, потом чуть слышно ответил. – Я знаю. Я клялся, они все умрут, а этим днем не умер никто.

С немым укором Бессмертный прервал общение, вышел из него и невидимый стал удаляться. В глазах Бату снова заиграл отражённый от лезвия ножа холод лунного света. До боли в пальцах сжав костяную рукоять, он выхватил из костра ветку, которая разгорелась уверенным пламенем, и решительно пошел к тьме пещеры, вошёл в неё. Яростный рык обманутого ожидания наполнил пещеру, и он стремительно выскочил из ее мрачного зева. Как ястреб, налетев на охранника, он злобно ударил его по щеке, затем вцепился в плечи и принялся безжалостно встряхивать. В ответ сильный охранник застонал, тяжело приподнял узкие веки. Из его невнятного бормотания Бату понял, что тот получил удар палкой по голове и потерял сознание. Оттолкнув его, словно бесполезный мешок с травой, Бату помчался к юртам поднимать погоню за бежавшей заложницей. Рука плохо слушалась охранника, когда он потянулся ладонью к затылку, куда, как он чувствовал, пришелся удар толстой палкой. Он плохо соображал, но его удивило, что на опухшем затылке нет ни раны, ни крови.