Альпийский синдром - страница 7
Так размышлял я, пока автомобильный кран, пригнанный Ключаревым, вытаскивал из придорожных кустов, словно из преисподней, покалеченную «семерку», напоминавшую расплющенную пивную банку. Подвешенная на тросах машина имела жалкий, убитый вид, и я в который раз за сегодняшний день сказал себе: конец всему, конец начавшей налаживаться жизни, и мне конец, как этой несчастной машине…
– Майна, майна! – хрипло разорялся рядом со мной какой-то горлопан. – Теперь правее. Вира! Я говорю, вира, хрен ты собачий!
Машина безвольно покачивалась, ударяясь о высокие борта «КамАЗа», на мгновение замерла, затем с хрустом нырнула в кузов и улеглась там.
– Виртуоз, Петрович! – похвалил разорявшегося горлопана Ключарев и в хитрой ухмылке вздыбил рыжеватые усики. – Как по нотам… Вот только хрен… хрен ни к чему…
– Виноват, Александр Николаевич! Сами видите: я ему – вира, а он что вытворяет, хрен собачий…
Ключарев дружески похлопал Петровича по плечу и обернулся ко мне:
– Полдела сделано. Что дальше? Куда эту… потерпевшую? – он кивнул в сторону затаившейся в глубинах кузова «семерки». – К тебе в прокуратуру? Не советую. Ее бы спрятать до времени, а там что-то придумается.
В самом деле, в прокуратуру нельзя: тотчас по поселку пойдет звон…
– Сделаем так, – протянул я, цепляясь за мимолетно скользнувшую мысль. – Едем в Приозерск, там директор маслозавода напрашивается в друзья, – вот и поглядим, какой он друг, этот Мирошник. Игорек поедет на «КамАЗе», а мы с тобой рванем на опережение. Подсуетимся, найдем этого Мирошника, – может, получится столковаться.
– Едем! – тотчас согласился Ключарев и, переступая длинными ногами через лужи, направился к «Москвичу». – Ох и намнет мне холку жена! И не поверит, что у нас с тобой непредвиденные обстоятельства. Слово в слово из Гражданского кодекса: непреодолимая сила. Во как!
Двинулись в обратную сторону.
– А в Крыму сейчас благодать: солнце, море, горы, вино красное, вино белое, – изредка заводил свою нынешнюю песню неунывающий Ключарев, мысленно пребывавший уже в теплых краях и вряд ли понимавший, что этим своим радужным настроем, точно орел когтями, раздирает мне печень. – Еще барышни в купальниках, а я со своим самоваром… Как знаешь, а жизнь несправедливо устроена. Вот бы нам, мужикам, яко мотылькам, безмятежно порхать с цветка на цветок, крылышками махать, нектаром живиться. Так нет же, едва порхнул, а там какая-нибудь саррацения или вот еще – венерина мухоловка: приманила, хвать – и кончено, влип. Тьфу, пропасть!
Я молча кивал, а тем временем баюкал руку, и еще маялся одной и той же, неизбывной, но и неуловимой мыслью, что кто-то, счастливчик, едет нынче ночью в Крым, и на душе у него покой, тогда как у меня… тогда как мне… Ни скрыться, ни вывернуться от того, что произошло, ни представить, что будет со мною дальше.
– Если хорошенько вдуматься, земная жизнь проста до примитивизма: здесь каждый может существовать только за счет другого, – продолжал философствовать говорливый Ключарев, наворачивая баранку автомобиля. – Растения сосут земные соки, травоядные пожирают растения, хищники жрут травоядных, люди, как и положено, – и то и другое. Но и человеком кто-то питается: бактерии и черви – телом, а душой… Может статься, что наши души тоже кто-то выращивает, как цветы в питомнике, а когда приходит срок созревать – срывает и высасывает, как дурак махаон – нектар с орхидеи. Все мы – пища для чьей-то поживы. Да, может быть и такое. А, Женя?
И вдруг выпустил на мгновение руль, хлопнул в ладоши и дурашливо закрякал, объезжая заполненные водой выбоины в асфальте:
– Ой как рванем мы сейчас по лужам, как сыпанем мелкой дробью! Не дрейфь, Женька, прорвемся!
«Это он меня заговаривает, – наконец сообразил я и в ответ состроил благодарную гримасу, хотя не испытывал сейчас ничего, кроме раздражения, усталости и потерянности в этом безжалостном и бездушном мире. – Он-то, может, и прорвется, а я…»
Между тем дорога потянула на взгорок, и в редких просветах между придорожными кряжистыми тополями замелькали первые дома Приозерска, карабкающиеся на следующий взгорок. А меж этими взгорками привычно блеснула гладь рукотворного ставка, сотворенного местным рыбхозом.