Америка и мир - страница 22
Недооценив потенциал насилия в Югославии и переоценив жизнеспособность ее федеральной системы, сохранявшейся только благодаря уже ушедшему из жизни маршалу Тито, администрация Буша была застигнута врасплох эскалацией кризиса в этой стране. Неспособность Югославии пересмотреть полномочия центрального правительства стала причиной лобового столкновения между доминирующей Сербской Республикой и двумя ключевыми членами федерации – Хорватией и Словенией. Их декларации независимости в июне 1991 года привели к скорому сербскому вторжению и, как следствие, к длительной и кровавой войне.
Из-за этих событий усилился страх администрации Буша по поводу того, что Горбачев утратит контроль за процессом распада советского блока и что его перестройка перейдет в насилие в самом Советском Союзе. Возможно, главным здесь было то, что Буш недооценил подлинную глубину проявлений антирусского национализма со стороны других национальностей в условиях расшатанного государства и поддался соблазну считать Советский Союз синонимом России.
(Представление о том, что в Советском Союзе сформировалась советская нация, особенно закрепилось среди бюрократии Государственного департамента. Как помощник президента в конце 1970-х годов, глубоко убежденный в том, что многонациональный характер Российской империи был ее ахиллесовой пятой, я предложил скромную закрытую программу, направленную на поддержку стремлений нерусских национальностей Советского Союза к независимости. Но ведущие эксперты Госдепа по советским делам убедили государственного секретаря в том, что в действительности «советская нация» как мультиэтническое множество, подобное Америке, стала уже фактом и что такая программа была бы контрпродуктивной. Программа все-таки стала осуществляться.)
Ошибочные представления администрации по этому вопросу нашли свое отражение в снискавшей дурную славу речи президента Буша, с которой он выступил в августе 1991 года в столице Украины и которую ведущий обозреватель «Нью-Йорк тайме» Уильям Сафир безжалостно назвал «котлетой по-киевски». Эту речь тысячи украинцев слушали в надежде, что их стремление к независимости найдет поддержку у президента ведущей демократической страны мира. К своему огорчению, вместо этого они услышали, что «свобода и независимость – не одно и то же. Американцы не поддержат тех, кто стремится к независимости, при этом заменяя уходящую тиранию местным деспотизмом. Они не будут помогать тем, кто распространяет самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти».
Эта бестактная речь была интерпретирована как попытка сохранить Советский Союз и уговорить украинцев отказаться от стремлений к независимости. В свое оправдание Буш и его советник по национальной безопасности подчеркивали в мемуарах, что это заявление имело в виду вовсе не украинцев, а Югославию, а также те части Советского Союза, где националистические выступления сопровождались насилием. Они также уверяли, что доминирующая точка зрения в команде президента выражала поддержку «мирного распада Советского Союза».
Но эта версия (особенно в совместных мемуарах) также раскрывает серьезное опасение Белого дома относительно последствий возможного коллапса «сильного центра» в Москве и соответственно готовность помочь его сохранению. Госсекретарь Джеймс Бейкер даже настаивал на том, чтобы Соединенные Штаты «сделали все, что мы можем, чтобы усилить центр». Единственным несогласным, постоянно выступавшим за распад Советского Союза, был министр обороны Чейни.
Несмотря на сделанные задним числом разъяснения, Буш в своей речи, обращенной к украинцам, по сути, одобрил проводившуюся в Советском Союзе реформу и даже пытался убедить своих скептически настроенных слушателей – «она обещает, что республики будут сочетать бо́льшую автономию с более свободным взаимодействием – политическим, социальным, культурным, экономическим, а не стремиться к изоляции». Признав достоинства «большей автономии» (но не независимости), Буш заверил растерянных украинцев, что Америка намерена «развивать бизнес в Советском Союзе, включая Украину». В заключение президент, обращаясь к аудитории как к «советским гражданам, стремящимся создать новый социальный договор», заверил, что «мы объединимся с этими реформаторами и вместе пойдем по пути, ведущему к тому, к чему мы призываем, энергично призываем, к новому мировому порядку».