Америка, Россия и Я - страница 24
Что же делать? Что предпринять? Кому и на кого жаловаться? Плакать или не плакать? Трудно рассказать об этих днях.
Раздаётся телефонный звонок — звонит знакомый художник из Парижа и просит Яшу написать для его альманаха статью о «живописи как процессе и результате». Яша отвечает, что у него сейчас такой результат: нас сняли с помощи Толстовского Фонда, и процесс писания затруднён, потому как завтра свет отключат — нам нечем заплатить. Не до живописи…
— Сколько тебе надо? Я пришлю, не волнуйся, возвратишь, когда сможешь…
И немедленно прислал, переведя франки в доллары, столько, сколько Яша и просил. Спасибо, Миша!
Другой человек, поэт, позвонил из глубин Америки — почитать свои новые стихи.
— Что‑то ты грустно звучишь, Яша. Или мои американские стихи не нравятся?
— Стихи мне нравятся, а вот моя графиня — жена Дина — не нравится: наболтала своим графским языком, по безграмотности, лишнего в Толстовском Фонде, и нас лишили всякой поддержки.
Поэт предложил Яше замолвить за нас словечко в Толстовском Фонде, имея там своих поклонников. А я вспомнила о тулупе из овчины, посланном Яшей поэту в ссылку, чтобы поэт не замёрз. Теперь как бы его очередь похлопотать о нашем тулупе, чтоб мы не замёрзли.
Я не знаю, о чём говорил поэт своим поклонникам из Толстовского Фонда, о тулупе ли, или о том, что мы ещё не в Принстоне, а в подворотне, но похлопотал. Спасибо, Иосиф!
Яшин друг, отец Кирилл, американский православный священник, с которым Яша беседовал о религии, философии, о возвышенном, тоже написал письмо в Толстовский Фонд в нашу защиту, объясняя, что мы хорошие христиане (особенно я), что мы достойные люди и что мы обязательно устроимся. Письмо отца Кирилла начиналось обращением, меня изумившим: «Высокочтимый князь! Испрашиваю Вашего…»
При въезде в Америку все мы должны отречься от всех графских, княжеских, аристократических титулов и достоинств. В Америке не признаются иностранные графские достоинства. Однако при пересечении американской границы количество приехавших русских графов и князей, должно быть, увеличилось, ведь дворовые носили графские фамилии. И я не отреклась от своего воображаемого титула, присоединившись к потоку придумывающих импонирующие самому себе биографические мифы и происхождения.
Как в Центральный Комитет — в защиту евреев–отказников, поступали за нас в Толстовский Фонд письма — поддержки; знакомые разные православные и неправославные люди заступались за нас, просили не отказать нам в помощи, говорили, что произошла ошибка, успокаивали, что мы ещё устроимся, не в Принстон, но в какое‑нибудь другое место, обещали и просили «вернуть нас в русло помощи» — так написал один человек.
И нас вернули… с высочайшего повеления главного графа, его превосходительства. Спасибо, господин граф, Ваше сиятельство!
У родившихся богатыми — нет обид.
А средний граф, выгонявший нас, увидев меня, пришедшую опять, загадочно поздоровался со мною мягким жестом головы, видно распознав во мне тайную графиню. Я же от изумления и неожиданности такого тончайшего обращения ничего не успела произнести в ответ, обошлась как с провинившимся холопом. Не признала. Граф нарушил этикет. Не сработал «инстинкт ранга».
Толстовский Фонд был создан и возглавлялся Александрой Толстой, дочерью Льва Николаевича Толстого, писателя и графа, портрет которого висел у моего дедушки над столом. Дедушка мне читал сказки Толстого, восхищённо рассказывал, что Лев Николаевич стремился к правде, борясь против лжи, ложного величия и ложных святынь.
Интересно, как бы Лев Николаевич отнёсся к моему «кодексу элегантного вранья»?
Не могу не добавить, что Лев Николаевич некоторым образом способствовал моему появлению на свет. Мой дедушка, будучи в высочайшем сане чёрного духовенства, снял с себя духовный сан, разочаровавшись в социальной структуре церкви, не без воздействия идей Льва Николаевича, ушёл управляющим одного немецкого барона (в тот самый замок, который я описала), женился, у него появилась семья и моя мама. Дедушке помог выжить Лев Николаевич, а теперь мне — фонд помощи его имени.