Америка, Россия и Я - страница 5
«Горячие собаки» оказались «горячими щеночками» — вкусно, но мало.
Свои первые нью–йоркские дни я тратила на обозрение близлежащих улиц, не уходя в дальние, крутясь по кругу, — центром нашего ротозейства был наш отель «Латтом» — громко сказано про… странного вида помещение с мышами и тараканами. От него раскручивалась спираль нашего времени по бесконечному пространству Нью–Йорка.
Постепенно время растекалось по городу — уходило по вертикали в высоту небоскрёбов, по горизонтали шло по бесконечным улицам, вдоль и поперёк идущим… Мы поднялись вверх и опустились вниз, закружившись в ритме и суматохе нью–йоркских улиц, в этом вертепе, в этом кипящем жерле, где каждая улица со своим характером, со своими кастрюлями, со своими причудами, со своим мумиём, со своими домами, со своими картинами, со своими обитателями, со своими иконами.
Как деревенское цветочное одеяло, скроенное из разных кусков: от расшитой золотом и серебром парчи до домотканой рогожи, от воздушного китайского маркизета до грубой дерюги, от белого серебристого муара до грязнокоричневой мешковины с заплатами из чёрного атласа, от расписных тканей дизайнеров до грубых суконных материй.
Город, как гигантский симфонический оркестр, где каждая улица издаёт свои звуки, свою мелодию с безграничной фантазией, расплывающейся в бесформенном и бесконечном, играя додекафонную музыку, не подчиняющуюся математическим законам в области звуковых соотношений, под дирижёрской палочкой женщины по фамилии Liberty, родившейся во Франции…
В звоне струн, бубенцов, барабанов — улицы: Брильянтовая! Цветочная! Китайская!
Итальянская!.. В воздухе слышны звуки — от мягких бархатных звуков скрипки под сурдину до диких фортиссимо: Порнографическая! Пьяная! Вот — протяжная нота: галереи, галереи, галереи…
И — последний, исчезающий, угасающий, пробирающийся до небес… финальный аккорд — Бронкс!…
На Бродвее — сногсшибательная движущаяся толпа, идущая, кипящая, летящая по своим делам… Некоторые успевают улыбнуться. Шатающийся наркоман из другого мира — шатун, затерявшийся чёрный негр доказывает, что он первый еврей, и говорит с еврейским акцентом.
Около доски, выброшенной из школы или университета, человек пишет формулы, объясняя, как спасти мир от надвигающегося кризиса, пишет и сам стирает… Рядом другой человек в очках и с подзорной трубой кричит во всю: «Небесные светила Сатурн, в соединении с Юпитером, и Марс окажутся в созвездии Рака… И Нью–Йорк уйдёт под землю! Сатурн в соединении с Юпитером… под землёй…»
На перекрёстке стоит солидный, представительный, как выражались мои тётки, мужчина, господин, весь обвешанный досками на верёвках, — протестует — против угнетения женщинами мужчин! Доски все исписанные, но обилие корреспондентов и фоторепортёров, окруживших его, мешают рассмотреть написанные пункты.
Мунисты, состоящие из китайцев и разных других посвящённых, раздают свои бумажки, где говорят, что Мун — главный в мире живущий пророк! И привлекают проходящих бесплатным обедом для прослушивания живого Мессии.
Один попрошайничает, замызганный и весёлый, похожий на нашего буровика Шмагу, пьяницу и остряка. Этот американский прототип стоит и ворчливо приговаривает: «Ни у кого нет десяти центов! Что за город! Все обеднели!»
Бесконечный поток бумажек вам вручают, втискивают, запихивают, подсовывают, показывают, — возьмите! купите! придите! сэкономьте! пожалуйста, — умоляем, — купите нас!.. Яше как-то досталась милая розовая бумажка, даже слегка надушенная, где он приглашался — всего за восемь(!) долларов — посетить тропическую атмосферу с бассейном и объятиями красивых таитянок. «Попросись с женой — хочу понежиться в тропической обстановке!»
Давным–давно я слышала много разного про Сорок Вторую — упоительную улицу наслаждений. Меня всегда привлекало хоть взглянуть, как и где веселятся и развлекаются девочки, убежавшие от одиночества брачной любви, неокольцованные; всё время в коллективе — завидовала в глубине, что они кружатся и веселятся в центре событий — под покровительством святой Магдалины.
Вино и мужчины — Моя атмосфера!