Аналогичный мир - 4 - страница 12

— Господи, Ваня! — она даже слегка отпрянула от него. — Это когда ты меня переименовал? А ну, перестань дурить.

— Перестал тётя Сима, — засмеялся доктор Ваня.

— То-то. Давай я тебя ещё поцелую. Устя, Устюшка, посмотри, кто приехал!

Веранда была маленькой, и он стоял внизу у крыльца и смотрел. Так доктор Ваня привёз его к своей родне?! Но… нет, конечно, хорошо и даже здорово, но жаль, что доктор его не предупредил, и он ничего не купило по дороге, в гости же с гостинцами положено, он знает. А тем временем на веранду вышла другая старуха, такая же худая, но высокая и вся в чёрном, и тоже стала целовать доктора Ваню, приговаривая:

— Ну и слава богу, ну и молодец.

Расцеловавшись с ней, доктор Ваня обернулся и кивнул ему:

— Поднимайся, Андрей, — и когда он поднялся по ступенькам, — Вот, Андрей Кузьмин, мой крестник, прошу любить и жаловать.

Он смущённо поклонился.

— Здравствуйте.

— Здравствуй-здравствуй, — улыбнулась ему Серафима Панкратьевна.

А та, что в чёрном — потом он узнал, что полным именем её зовут Устиньей Капитоновной — кивнула и строго сказала:

— Вещи здесь оставь. Голодные же оба небось.

— Прямо со сены, — засмеялся Доктор Ваня. — Ну, так за стол, — распорядилась Серафима Панкратьевна. — Сейчас обедать будем. Как, Устюшка, накормим молодцов?

— Конечно, накормим.

Он сообразил, что их же не ждали, значит, на них и не готовили, но сказать ничего не смог. А потом они сидели в маленькой столовой и обедали. Он помалкивал и слушал. Оказывается, Серафима Панкратьевна не родственница доктору Ване, вернее, очень дальняя родственница, он даже не понял, но запомнил, что по сводной сестре второго мужа доктор Ваня ей троюродный племянник. И доктор Ваня жил у неё, квартировал, когда учился в университете и в аспирантуре.

— Ну, так как ты устроился, ванечка?

— Отлично, тётя Сима. В Центральном военном и часы в военно-медицинской дают.

— Не демобилизовался?

— Нет, тётя Сима, — покачал головой доктор Ваня и стал серьёзным. — Работа у меня нужная, шрамы на душах разглаживать.

Серафима Панкратьевна кивнула, а Устинья Капитоновна, как раз убиравшая со стола перед чаем, вздохнула:

— Да уж, корёжит война души, а кого и вовсе ломает.

Шрамы на душах? Он задумался над этим: что же это такое, как-то отвлёкся и не сразу заметил, что говорят уже о нём.

— Тётя Сима, ему надо учиться и всерьёз, а в общежитии легко задурить.

— Да уж, — кивнула Устинья Капитоновна, стоя у стола.

— Вот я и подумал, что лучшего места не найти. Как тётя Сима?

— Конечно, Ваня, — Серафима Панкратьевна налила ему ещё чаю. — Мансарда свободна, — и улыбнулась. — Я была уверена, Ваня, что ты вернёшься, и крестнику твоему всегда и стол, и кров будет, — и ему: — Бери варенье. Это крыжовенное. Ел когда?

— Нет, — он улыбнулся. — Спасибо. Очень вкусно.

— Ну так ещё клади, и печенья бери, не стесняйся.

Он пил чай с ярко-зелёным вареньем и маленькими золотистыми кругляшами и слушал. А потом… потом он понёс свои вещи наверх, в мансарду. Комната ему сразу понравилась, он только подумал — тоже сразу — как это доктор Ваня в ней помещался? Или тогда похудее был? Вещи разбирать он не стал, просто поставил на пол чемодан, положил рядом мешок и стоял, оглядываясь по сторонам. Так… так он теперь кто? Квартирант, жилец? Доктор Ваня назвал его своим крестником, да, но… но ведь это тоже родство, значит — он только сейчас подумал об этом — значит, он и доктор Ваня что, родственники? Значит… он не додумал, потому что его позвали вниз.

— Проводи меня до автобуса, Андрей.

— Конечно, Иван Дормидонтович.

И когда они вышли на улицу, он сразу спросил:

— Иван Дормидонтович, кто я им?

Доктор Ваня улыбнулся.

— Умеешь ты вопросы задавать, Андрей. Понимаешь, одному тебе будет слишком трудно, а в общежитии тебе не дадут нормально учиться.

— Нет, Иван Дормидонтович, я не о том. Я… квартирант, да? Я не хочу жить задаром. Сколько я должен платить?

— Сто в месяц осилишь?

Он на секунду задумался, прикидывая, и кивнул.

— Да. Но…

Доктор Ваня улыбнулся.

— Со временем ты всё поймёшь, Андрей.

И тут у него вырвалось:

— Я думал, мы вместе будем жить… — и осёкся, слишком поздно сообразив, как это можно понять.