Анатомия мировых религий: Прошлое, настоящее, будущее - страница 14

К таким культурам принадлежала и древнерусская культура, культура земледельчески-оседлого хозяйствования. Вот почему христианство, которое затем широко распространилось в огромных пространствах земледельчески-оседлого хозяйствования, должно было обогатиться многими элементами древних верований. Вот почему христианство в лице его православной ветви так долго находилось в положении «княжеской» религии на Руси и даже вплоть до XIX века не охватывало полностью все население России. В течение многих веков проходила упорная борьба «ортодоксально-княжеского» христианства с различными низовыми течениями древнерусских верований, которая и породила такие «многоличия» православия. Сегодня православное христианство можно считать некоей смесью ветхозаветного наследия, ортодоксального христианства, древнерусских и других верований.

Приведем некоторые наглядные примеры такой трансформации, одновременно отмечая ее социальные последствия.

А) Промысел бога в древнерусских верованиях достаточно гармонично уживался со свободной волей человека, с необходимостью проявления активности в социальной жизни. Сегодня в православном христианстве, к сожалению, нередко упование на Бога фактически превращается в индивидуальную пассивность, то есть в развитое до самоуничижения смирение, а не в осознание необходимости борьбы за правду. Подобное «развитие» доходит до прощения того, что с социологической точки зрения не надо бы прощать. Например, сохранение жизни злостным выродкам-маньякам, лишившим жизни не одного человека, может расцениваться здесь как благо. Но прощение закоренелого убийцы может способствовать новому преступлению. Здоровая логика нарушена.

Развитие духа самоуничижения с неизбежностью подводит к состоянию бездумного некритического повиновения, глубочайшего неоправданного терпения, доходящего до самостоятельно надетого на себя рабства. Плоды всех этих веяний с неизбежностью породили то, что вполне можно сегодня назвать отсутствием боевитости христианского православия. Где они, прежние времена святых, одетых в доспехи и крепко держащих оружие в руках?

Потеря воинственности налицо. Более всего православное христианство готово на призывы к пастве не поддаваться на происки врагов веры и церкви. Уже давно отсутствуют всякие попытки мобилизации христиан на жесткие силовые действия с целью пресечения всевозможных неблаговидных дел, творящихся в мире. В качестве основных подавляющих средств в большинстве случаев применяется лишь ненавязчивое осуждение греховности, укоризна за неблаговидные деяния с увещеванием приостановить их. При этом во всех храмах регулярно осуществляется массовое «принятие» грехов молящихся. Сегодня, в наше обостренное и даже жесткое время, это фактически сводится к тому, что мир наполняется свободой деяний неправедных при молчаливом допущении остальных. Происходит либерализация духовной жизни, когда открывается дорога к негативным, в том числе и к антихристианским, движениям. Ох как прав был А. С. Панарин, когда писал /16/, что антихрист есть «…либерал, поборник безграничного плюрализма безграничной терпимости».

Б) Границы чувства любви, которые православный христианин должен изливать на окружающий мир, ныне очерчиваются как-то очень неопределенно. «Ближний» рассматривается почти как «любой», причем любовь должна изливаться на всех, в том числе на врагов, и даже на носителей Зла. С чисто теологической точки зрения, возможно, такой подход есть следствие высокого духа христианина, но с социологической точки зрения он подчеркивает социальную уязвимость такого учения. И что это за враги такие, которых следует любить, а не уничтожать социально (здесь нет речи об убийстве, часто вполне достаточно изолировать личность от центров социальной жизни)? А что, если этими врагами оказываются закоренелые рецидивисты, которые убивают в том числе крепко верующих? Их тоже надо прощать и любить? Где здоровая самосберегающая мера? Нет ли здесь противоречия здоровым основам социальной жизни?

Еще один момент. Любовь должна быть всеобщей, она должна изливаться на всех, в том числе и на уродов, больных, ущербных и т. п. Спору нет, им она нужна, и даже очень. Но не следует ли сильнее любить все же более здоровых и развитых, а не эту категорию явно менее продуктивных личностей? Надо откровенно признать, что в христианском православии чрезмерно развит, прямо скажем, культ любви к малым сим, при переходе к наиболее продуктивным членам общества он как-то ослабевает.